Воины-интернационалисты из Беларуси в гражданской войне в Анголе 1975-1992 - Александра Владимировна Кузнецова-Тимонова

Луанды я не уезжал. В период боевых действий, когда фронт стоял близко, мы гоняли по всему периметру – 15-20 километров. Несколько раз летали на самолете на юг – не помню уже, куда именно, в Лубанго, кажется, разгружались – везли оружие, боеприпасы, продовольствие.

– Как складывались ваши отношения с кубинцами?

– Замечательно. У нас была целая «санта-барбара» с этими секьюрити, как они нас охраняли, с разведчиками, встречи назначались в условленных местах и с паролями… Они еще очень быстро говорили: «Сача, гр-гр-гр-гр…, та бенъ?» Испанский-то я понимал, но не так же быстро! Приходилось отвечать: «Та бень» – «хорошо» и догадываться самому, что же он сказал, потому что в принципе мы знали, что ничего плохого они нам все равно не предложат. Их ангольцы не понимали, естественно, ни капли. Просишь такого – ты говори медленнее. Он вроде понял, «та бень, та бень», а потом опять «гр-гр-гр-гр-гр, та бень?» Короче, «догадайся, мол, сама».

Они с нами обнимались, целовались. Сигары курили, пили ром. Относились они к нам очень хорошо. Они нас на самом деле спасли – от голодной смерти, когда мы уже не могли есть ананасы, а своего продовольствия нам никто не присылал. Они отрывали от себя свои порции, которыми их обеспечивало их кубинское командование, и кормили нас[134]. Кубинский взвод нас охранял – советников, которые готовили ангольцев. Фидель Кастро их лично инструктировал, это мне кубинцы и рассказывали, так: если хоть с одного русского упадет хоть один волосок – я вас лично расстреляю! Так и было: мы готовим расчет какого-нибудь орудия – вокруг стоят кубинцы с автоматами. Мы уходили – кубинцы шли за нами.

Наше командование потом нам еду все-таки прислало: прислали проспиртованный хлеб, которому было около двадцати пяти лет, так называемый хлеб длительного хранения! Я был в то время ровесник этого хлеба (смеется), на нем стояло клеймо 1948-1949 годов, из старых запасов.

– С какой техникой Вы работали в Анголе, обращаться с чем Вы обучали местных военных?

– В основном, со стрелковым вооружением. Пришли наши «миги», в разобранном состоянии. Потом их стали собирать. И когда я уже уезжал, их только-только подготовили. Другую тяжелую технику – например, наши танки, Т-55 – кубинцы забирали себе и сразу шли на ней в бой. То есть, мы готовили ангольцев только по стрелковому вооружению.

Были еще БМ-21, но стреляли из них тоже кубинцы, а управляли и закладывали данные наши офицеры. Ангольцев к ним тоже не подпускали. То есть, получается, самым страшным оружием, которое использовали ангольцы, причем не совсем успешно, была противотанковая пушка ПТ-76. Та самая, от выстрела которой разбежался весь мой расчет (смеется)]

– Кубинцы ангольцев чему-нибудь учили?

– Кубинцам некогда было это делать, они сразу шли на фронт! Точнее сказать, кубинцы ангольцев не видели в упор. В лучшем случае, могли погладить по головке и сказать что-то вроде «пошел вон, не мешай».

– А наши советники кубинцев учили чему-либо?

– Нет. Кубинцы были расквартированы отдельно, у них была своя бригада, километрах в пятнадцати от Луанды. Мы туда часто ездили. Кубинцы вели свой, автономный образ жизни. Все снабжение приходило к ним с Кубы, корабли вместе с танками доставляли продовольствие, сигары, ром, и они были полностью на своем автономном обеспечении. Единственное, чем «снабжались» кубинцы у ангольцев: если им нужны были, например, кровать, или что-то такое, бытовые мелочи, они открывали ногой любую дверь любого дома и брали, что нужно. Ангольцы пытались возражать, камарада, что ты делаешь? А те только отмахивались: пошли вы вон, мы тут воюем за вас, а вы нам еще что-то запрещаете?! Между кубинцами и ангольцами посредниками были мы.

Я кубинцев прекрасно понимаю: они проливали за ангольцев кровь и еще должны были идти к ним на поклон? При всем при том, что ангольцы вообще ничего делать не хотели. Поэтому тут все логично и понятно.

– Во многих книгах, воспоминаниях часто встречаешь такое описание: человек, например, попал на войну – и тут почувствовал себя взрослым, мужчиной, что называется, почувствовал свою нужность, необходимость, увидел, что от него кое-что зависит или вообще все на нем держится. У Вас были подобные ощущения? Что, например, вот оно, то дело, которое мое, которое делаю я и потому не могу себе простить никакой ошибки?

– Как я уже говорил, во мне с детства присутствовал романтизм. Мне почему-то хотелось попасть на войну, быть в гуще таких событий. Не знаю, почему. Может быть, потому что я потомок белорусских партизан (смеется)!

И когда я впервые попал на войну – в Сирии – у меня не было чувства страха. Опять я сейчас удивляюсь своим ощущениям. Как на сирийском фронте. где были бомбежки, танковые атаки, так и в Анголе, где шла такая полупартизанская война – без явной линии фронта, к тому же выстрела, особенно в спину, можно было ожидать откуда угодно и в любой момент. Меня всегда тянуло в самое пекло.

Вот я выезжал, например, в Луанде, на машине, на конкретный промежуток времени, мне нужно было вернуться к такому-то сроку. И вот я еду и думаю: как бы подальше уехать за это время, куда бы забраться, в джунгли, попасть к повстанцам! Когда меня останавливал какой-нибудь патруль, в глубинке, где убить могли по сто раз, у меня не было чувства страха. На меня десять автоматов наставлено, а я не боялся, я сразу вступал с ними в разговор. То же самое было на сирийском фронте: я почему-то хотел попасть в плен к евреям! Самому странно теперь. Вот когда я под бомбежкой ехал на машине – на этом «газике»-бб, и когда на нас пошел в атаку еврейский батальон, пехота, все, и мой советник-напарник говорит: Шура, все, убегаем! А я стою – и у меня нет этого животного страха, убежать. Еще и думаю: вот попасть бы в плен! Потом, уже после той войны, я узнал, что несколько наших советников в плен все-таки попали, на северном фронте, так израильтяне посадили их в машину, привезли к себе, стали возить по Тель-Авиву, по другим городам, водили в кафе, в рестораны, накормили, напоили и отпустили в СССР самолетом! Чтобы эти ребята передали своему командованию, как хорошо живется в Израиле. Там же многие – выходцы из России… Так что, хотелось испытать что-то такое непонятное.

Чувства каких-то героических проявлений, подвигов, у меня не было. Было именно чувство романтизма. И еще во мне сидел очень сильный посыл, который в меня вложили на Родине – я был патриотом до мозга костей. Когда пытались говорить – мол, вы, русские, такие-сякие – я готов был просто убить этого человека. У