Воины-интернационалисты из Беларуси в гражданской войне в Анголе 1975-1992 - Александра Владимировна Кузнецова-Тимонова

с другой стороны – пытались нами командовать. Чего мы, естественно, не принимали. Мы, естественно, уважали их звания, погоны – это армия, там иначе не бывает, – однако мы требовали к себе равнозначного отношения.

Это можно проиллюстрировать таким примером. Приглашают советскую делегацию на обед к подсоветной стороне. Обязанность старшего группы – сказать в какой-то момент: «Давайте мы помолчим, и пусть переводчик поест». Если он такого не скажет – переводчик потом обязательно так или иначе ему отомстит. И это было абсолютно справедливо. Я же не могу работать на износ, когда они там едят и пьют в свое удовольствие! То есть мы – переводчики – требовали к себе уважительного отношения.

Хотя советников наших ведь тоже инструктировали, как с нами работать. И если контакта не было между советником и переводчиком – начиналась непримиримая война. В которой, справедливости ради, как правило, моральную победу одерживали мы – переводчики.

Конечно, не все советники были такими. Случались и грамотные люди, которые хорошо работали с нами, переводчиками. А то и сами старались изучить язык, и могли через достаточно короткий срок очень хорошо общаться с подсоветными; сыпали, что называется, глаголами, и их все понимали, коммуникабельные очень люди. И даже «дурных» советников потом воспитывали «умные» советники, которые понимали, что без нас им все равно никуда.

У меня, например, в Сирии был очень хороший товарищ – советник, который мог мне сказать: Сань, ты иди, отдохни, я с ними сам поработаю. Он слов сто знал, и ему этого было достаточно, чтобы его понимали. К сожалению, такое было не повсеместно.

– А расскажите немного об отношении подсоветной стороны к нашим специалистам, тем, кто знал язык, и к тем, кто языком не владел.

– Подсоветная сторона лучше относилась к нам – переводчикам. Это очевидно: мы знали язык, мы знали, как с ними общаться, тонкости подхода к этому народу, традиции, обычаи. Конечно, они к нам благоволили, могли даже первыми поздороваться не с советниками, а с переводчиками, что советников, конечно, выводило из себя: «Что это он к тебе так хорошо относится?» Советникам многим, к сожалению, даже в голову не приходило, почему он ко мне хорошо относится. Да потому что я умею с ним общаться, знаю, о чем с ним разговаривать! Для местных ведь было «по барабану», у кого какое звание: это Африка, в Африке ценится хорошее отношение, а потом уже все регалии, вместе взятые. Если у тебя не заладился контакт, то не важно, кто ты по рангу, на твой ранг уже никто внимания не обратит. А вот на эмоциях, особенно на подсознательных эмоциях, в Африке можно сделать большие дела. Чего не понимала – и часто не понимает и теперь – наша официальная сторона.

Проблемой наших советников было проведение примитивной параллели между советскими военнослужащими, которые находились у них в подчинении в СССР, и их ангольскими подсоветными. Доходило до смешного: почему меня в Союзе все понимают, а эти не понимают? И с таким искренним удивлением это вопрошалось.

– От очень многих ветеранов, прошедших Анголу, доводилось слышать такие слова: «Ангола навсегда осталась в моем сердце, в моей судьбе, это часть моей жизни, это самое яркое воспоминание». Какие у Вас остались воспоминания об этом периоде жизни?

– Я прекрасно понимаю, почему и Ангола, и Афганистан – они постоянно находятся в душе каждого, кто там побывал, служил там. Если рассуждать с точки зрения астрологии – и Ангола, и Афганистан находятся под знаком Скорпиона. Скорпион – это знак, затрагивающий глубины человеческого подсознания. И естественно, что туда возвращаешься и во сне, и наяву, и хочется опять туда вернуться, и опять пережить те незабываемые минуты, дни пребывания там. Та же Сирия – она под другим знаком.

– Несколько слов, если можно, о Вашей жизни после Анголы, после увольнения из Вооруженных Сил. Ведь Вы кардинально изменили род деятельности, профессионально занимаетесь астрологией, имеете крупный авторитет.

– Когда я вернулся из очередной командировки заграничной, у меня начались философские искания: как устроена жизнь, что к чему, почему происходит так, а не иначе.

Стал пытаться разгадать, что такое вещий сон: ведь они мне самому снились. Приведу маленький пример. Когда я учился в восьмом классе, мне приснилось, что я сижу в гримуборной перед трюмо, на трюмо две гнущиеся лампочки, чтобы можно было гримироваться, а я сижу голый, натягиваю на тело трико черное – а оно постиранное, туго налазит А я еще в таком возбужденном состоянии, потому что тороплюсь, должен выйти на сцену. И уже надел парик с длинными черными волосами. Я тогда проснулся, рассказал маме этот сон, он произвел на меня неизгладимое впечатление, настолько я его хорошо запомнил. А мама мне говорит: так это же тебе приснилась театральная уборная! Мама была театралкой заядлой. Как будто я там побывал во сне. Проходит два года: я окончил школу и поступил в театральное училище – я успел еще там поучиться перед армией, там и группу собрал – и меня приняли в театр Маяковского. Я должен был играть маски в трагедии Софокла «Медея». А сюжет там страшный – там Медея убивает своих детей. И я должен бежать в маске, в черном трико и в длинном черном парике. Я опаздывал однажды на спектакль, и помню, как вбегаю в гримерную свою… Три года прошло после того сна! И тут я вспоминаю, и уже забыл, что мне надо на сцену, хватаю свою записную книжку, в которую я тремя годами ранее записал тот сон. То есть мой сон через три года реализовался вплоть до ощущений.

После этого я стал задумываться, как же так могло быть, почему я увидел кусочек своей жизни в ощущениях. Значит, может быть так, что эта жизнь записана на какой-то дискетке, которая проигрывается, и мы временами, видя вещий сон, выхватываем кусочки из этого диска? Когда я пришел к астрологии, оказалось, что так оно и есть. Круг – натальная карта – это и есть тот самый диск, на котором записана судьба человека.

В конце 1980-х годов ВИИЯ, в котором я преподавал, послал меня на психологический факультет МГУ, учиться, даже частично освободили от преподавательской нагрузки. Я окончил ускоренный курс – два года, для преподавателей. Разбирался в двух самых главных проблемах психологии – мотивации и воле. Мотивация: что нужно человеку, чтобы принять то или иное решение? Воля: откуда берется энергия на реализацию этого решения? В психологии написаны тысячи трудов. У нас был самый сильный социальный психолог в то время, в конце 1980-х годов – Иванников[136], он написал пять тысяч книг, или около того, по этой тематике. А когда я писал