Письма погибших героев - Андрей Васильевич Сульдин

Дом Пушкина не пострадал. Бомба упала в Мойку и не взорвалась! Есть в мире места, неприкасаемые, хранимые свыше!

Я, Пашенька, пока не очень хорошо хожу (только не волнуйся – ничего серьезного), а из дома Пушкина пошла (первый раз) на Стрелку. Силы появились! А день какой сегодня чудесный! Солнце! Нежная зелень деревьев! Ах, какое чудо! Ты не представляешь, Румянцевский садик разбили на квадратики… под огороды! А на набережной разрыхлили газон для ЦВЕТОВ!

Милый, меня так взволновал запах парной земли… Я целыми пригоршнями подносила ее к лицу и до головокружения вдыхала ее запах – запах жизни!

Господи, скоро я увижу ЦВЕТЫ! Павлик! Какие у нас ЛЮДИ! Город, в котором сажают в блокаду цветы, победить нельзя!

Вернулась домой. Зашла Зинаида Васильевна. Рассказала, что весь персонал их детского дома собрался, чтобы посмотреть драку двух мальчуганов. Представляешь, они ДРАЛИСЬ! Женщины плакали от счастья. Дети молча лежали, только с трудом начали вставать. И вдруг… ДЕРУТСЯ! И не из-за еды! А свои мальчишеские отношения выясняют. Ожил маленький народ! Победа! Еще какая победа!

Вечером у меня стала кружиться голова. Тетя Дуся (бывшая лифтерша – помнишь ее?) говорит: «От слабости, Лексевна, поди, долго не протянешь» – А я ей: «От радости!» – Не поняла, посмотрела, словно я умом тронулась.

А я, Павлик, поверила сегодня, что у нас будет ЖИЗНЬ. И ты вернешься, сынок! Я это ЗНАЮ, ЗНАЮ, ЗНАЮ!

Только не узнаешь ты нашей квартиры. Сожгли все, что горело, даже паркет. Ничего – наживем! А вот твою комнату не тронули. Там все так, как было. Даже листочек из блокнота и карандашик, оставленный тобой на письменном столе.

Мы с твоей Лелей (чудесная девочка) часто сидим у тебя в комнате… С ТОБОЙ! Твоя Леля давно мне дочь. У меня – никого. У нее – тоже. Один свет на двоих – твое возвращение. Без нее, моего Ангела Хранителя, я эту зиму не пережила бы Теперь-то точно доживу и внуков понянчу.

Не выдавай меня, сынок, – Леля рассердится. Но в такой особый счастливый день проболтаюсь. У каждого ленинградца есть сумочка, баульчик с самым ценным, с которым не расстаются. А знаешь, что у Лели в сумочке, кроме документов и карточек? Не догадаешься! – Узелок со свадебным платьем и туфельками, которые ты ей купил 20 июня 41 года! Голодала, а на хлеб не поменяла. Знает, девочка, что наденет свой свадебный наряд! Волшебная наша девочка!

Видишь, сынок, получилось! у меня РАДОСТНОЕ письмо.

Будем жить, Павлик, уже втроем. И внуки у меня будут. Красивые и добрые, как ты и Леля!

Целую тебя, мой ненаглядный мальчик, кровиночка моя, надежда, жизнь моя! Береги себя, сынок!

Мне кажется, что прожитый сегодня СЧАСТЛИВЫЙ день – Божье знамение.

Твоя мама

Она умерла 8 июня 1943 года. О ее смерти Павлик узнал через полгода. РАДОСТНОЕ письмо матери хранил всю войну в кармане гимнастерки вместе с фотографией Лели. Фронтовые друзья не однажды просили прочитать это последнее РАДОСТНОЕ материнское письмо. И обязательно кто-то вслед за Верой Алексеевной повторял: «Будем жить, будем!» Павлик вернулся. Они с Лелей поженились. Дожили до внуков и правнуков. И кроме обычных праздников, в их семье есть праздник РАДОСТНОГО дня, «дня чудес радостных и нежданных».

Последняя запись в тюремном дневнике Юлиуса Фучика «Репортаж с петлей на шее»

9 июня

Люди, я любил вас, будьте бдительны!

Записка защитников Глазуновки

12 июня

Кто найдет эту записку, пусть сообщит о нашей смерти. Нас осталось пять человек, боеприпасы кончились, осталось менее трех десятков гранат. Вдали показались вражеские танки. Прощайте, дорогие товарищи, мы погибли за нашу Советскую Родину…

Бойко В., Кравченко А., Ветров Г., Яблочкин В., Сияновский А.

30 августа 1961 года, играя около своего дома, ученик 1-го класса Глазуновской средней школы Женя Кистанов нашел позеленевшую от времени автоматную гильзу. Внутри ее оказался туго свернутый маленький листок бумаги из блокнота, на котором было написано завещание пяти бойцов.

Возможно, авторы записки ошиблись в написании месяца: вместо VIII или VII поставили VI, когда Курская битва еще не началась, а сама станция Глазуновка Орловской области находилась еще в тылу врага, в 6–7 километрах от линии фронта. А может, именно в июне их послали в разведку в тыл врага, и они там приняли неравный бой с гитлеровцами? Текст записки был опубликован в газете «Сельская жизнь» 19 июня 1962 года.

Записка Марии Тимофеевны Кисляк (1925–1943) из Харьковского гестапо

18 июня

Товарищи!

Погибаю за Родину, не жалея жизни.

Прощайте, дорогая сестра Наташа и мама, и папа.

Мария

18 июня 1943 года в деревне Ледное (пригород Харькова) фашисты повесили трех молодых патриотов: Марию Тимофеевну Кисляк (1925–1943), Федора Давидовича Руденко (1923) и Василия Андреевича Бугрименко (1924).

Во время первой оккупации города гитлеровскими войсками Мария Кисляк, только накануне войны окончившая Харьковский медицинский техникум, у себя на квартире скрывала и лечила двух раненых красноармейцев, которые в феврале 1943 года, после освобождения Харькова, снова стали в ряды защитников Родины.

Весной 1943 года Ледное вторично заняли фашисты. Комсомольцы Ледного организовали подпольную группу. Федор Руденко уже был знаком с военным делом: в феврале 1943 года ушел добровольцем в Красную Армию, но под Чугуевом попал в плен, бежал и вернулся домой, где сразу вступил в подпольную группу.

В конце мая 1943-го Руденко, Кисляк и Бугрименко были арестованы и отправлены в гестапо города Харькова. Более двух недель гестаповцы терзали молодых комсомольцев. 18 июня 1943 года измученных, но непокоренных патриотов привезли в Ледное, чтобы повесить на глазах у всех жителей. Мария успела крикнуть: «Прощайте, тато и мамо и все друзья, погибаю за Родину. Товарищи, убивайте немцев, очищайте нашу землю от гадюк». Марии Тимофеевне Кисляк посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Ее записка, которую она сумела передать из харьковского гестапо матери, была передана в Центральный государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства СССР.

Иван Денисенко

21 июня

За окошком камеры, моей

Клен стоит, едва скривившись станом.

Я прижмусь к решетке поплотней,

Говорок соседа слушать стану.

Что он скажет, островерхий мой?

Что он слышит, прислонившись к тыну?

Может, – скоро ль вырвусь я домой,

Может, – скоро ль я