Последний шторм войны - Александр Александрович Тамоников

— Ну что? Двоих взяли, — удовлетворенно сказал Буторин, подойдя к товарищам и посмотрев на раненого.

— Он не русский, — кивнул на пленника, заявил Сосновский. — Судя по акценту, и не немец. А вот ругается от боли он, по-моему, по-итальянски. И очень интересно, с какого перепугу они вшестером решили напасть на нас.

— Я с самого начала об этом тоже думаю, — проговорил Шелестов. — У меня такое ощущение, что напасть на нас они решили, как только увидели наши машины на дороге или хотя бы услышали. Под руку мы им вовремя, что ли, подвернулись. Или вот из-за этого типа им машина нужна была. Он, судя по всему, ногу повредил раньше и не мог двигаться.

— Подождите с этим возиться, — Буторин кивнул на второго раненого. — Тот русский и сильно напуган. Жить, сволочь, очень хочет, как я понял. Давайте с ним поговорим, пока он тепленький.

Жорик показал сноровку и опыт в обращении с пулевыми ранениями. Достав из машины аптечку, он быстро и умело перевязал раненого, дал ему воды из фляжки, и только тогда Шелестов принялся допрашивать пленника.

— Ну, давай, дружок, расскажи нам, как тебя зовут, откуда ты родом.

— Якуба Борис я, — хриплым голосом ответил раненный, морщась от боли. Вид у него был бледный, и стоило опасаться, что он потеряет сознание. Значит, надо спешить и с допросом, и с эвакуацией обоих раненых в госпиталь под охрану НКВД.

— Местный, крымчанин?

— Нет, я с Херсонщины… я не хотел стрелять, я хотел до дому податься, а они заставили. Я не убивал никого…

— Ну да, — с готовностью согласился Буторин. — Садил в меня только так из автомата. Не улучи я момент, чтобы ногу тебе продырявить, ты бы сам меня продырявил.

— Так я же не попал, я для видимости только стрелял, чтобы эти, значит, не заподозрили меня, сами не убили.

— Спасибо, что не попал, — недобро рассмеялся Шелестов. — Ну, давай теперь перейдем к «этим», как ты их назвал, которые честных людей по лесу водят и велят на машины нападать, других людей убивать. Что за цирк вы тут устроили с засадой? Зачем на нас напали? Быстро отвечай!

— Я не знаю, они со мной не советовались. Велено было идти и любую машину остановить, потому что вон тот ногу сломал, упал он, сорвался со скалы. Нас, русских, было двое: я да Сенька. Сеньку вы убили, это хорошо. Он злой был, готов был всем глотки рвать, верой и правдой немцам служил, а меня заставили, я просто выжить хотел и никому вреда старался не делать. Мать у меня больная была, потому я и подался в ихнюю полицию. Думал просто за порядком следить на улицах, а они вон как завернули. Сенька стрелял в партизан и в заложников, а я нет, я старался мимо, чтобы не попасть.

— Ну ладно, с этим мы разберемся потом. А сейчас главное — узнать, что эта группа здесь делала, зачем по скалам лазили, что аж один сорвался?

— Я не знаю, как охрану взяли с собой, а что там, не докладывались нам. Но я думаю, у них тайник там, в скалах.

— Хорошо, покажешь потом. Кроме вас с Сенькой покойным, еще кто в группе, кто эти четверо?

— Немцы, немцы они, которых оставили здесь. Думаю, для диверсий, партизанить. Но не все немцы, двое, кажись, итальянцы, что ли. Так вроде болтали про них.

Сосновский отвел в сторону Хофера и, кивнув на трупы, спросил:

— Вам кто-то знаком из этих людей, мертвых и живых?

— Нет, я не знаком ни с кем из них и никогда не видел, — покачал немец головой, всматриваясь в лица мертвецов. — Хотя подождите, мне кажется, что это итальянец. Да, видел его на берегу вместе с Ренцо Спинелли, но другого не знаю.

Шелестов и Сосновский вернулись к раненому итальянцу. По-немецки он говорил хорошо, поэтому можно было допросить его немедленно. Итальянец явно страдал от своей травмы, но держался хорошо. Насколько он фанатично предан своему делу, предстояло выяснить.

— Кто вы такой? — потребовал Сосновский. — Представьтесь!

— Я должен вам представляться? — также по-немецки ответил раненый.

— Не валяйте дурака, — повысил Сосновский голос. — Мы офицеры наркомата внутренних дел. Вы задержаны во время нападения на наши машины. Понимаю, вам не повезло, но эта акция может расцениваться как самый простой бандитизм. И у нас нет времени с вами возиться. Трупы могут забрать и другие, когда приедут к вечеру. Ну, у вас есть чем купить себе жизнь или вы предпочитаете подохнуть тут в Крыму за вашего бывшего дуче, которого повесили свои же граждане, горячо его любившие?

— Я просил бы вас в ваших выражениях… — начал было итальянец, но Сосновский его снова перебил.

— Вы можете верить в кого угодно и быть хоть идолопоклонником. Нам все равно, какой вы веры и кто ваш авторитет на родине. Но вы совершили преступление в нашей стране…

— Я требую отношения к себе как к военнопленному. Я сержант итальянского военного флота Тито Куарта.

— Да что вы говорите! — рассмеялся Сосновский. — А я папа римский. Назваться можно кем угодно, вы не одеты в форму комбатанта, у вас нет документов, подтверждающих принадлежность к армии. Доказать свою принадлежность вы можете своей осведомленностью о том, чем вы тут занимались. Заодно предотвратите диверсионные акты и заслужите себе помилование. Может быть, вернетесь домой. Могу вам гарантировать, что на вашей родине и ваши специальные службы не узнают о том, что вы нам расскажете и покажете. Учтите это.

Машины выгнали на дорогу и развернули. Оставалось решить вопрос с транспортировкой раненых, охраной места боя и трупов. Не стоило забывать еще и о том самом возможном тайнике, о котором рассказал Якуба. Нельзя было исключать, что кто-то из этой группы диверсантов скрылся во время боя. А может быть, кто-то слышал стрельбу. Никакой гарантии того, что новая группа диверсантов решит изъять содержимое тайника, раз о нем теперь узнали русские.

Ситуацию спасла грузовая автомашина, которая везла рабочих в Севастополь. Шофер этой машины, да и сами рабочие наверняка испугались, увидев людей в гражданской одежде и с автоматами, да еще трупы, выложенные в ряд возле дороги. Шелестов без автомата подошел к кабине. Дверь с пассажирской стороны открылась, и на подножку встала женщина средних лет, одетая в чистую рабочую спецовку и в цветастом платке.

— Что здесь произошло?

— Подполковник Шелестов. — Максим протянул женщине удостоверение. — А вы