Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

народом, чтобы Государственная Дума была собрана к 23 сентября сего года для спасения нашего отечества, и если ты этого не исполнишь, то тебя убьем, пощады не будет, — рука у нас не дрогнет, как у Гусевой. Где бы ты ни был, это будет выполнено. На нас, десять человек, пал жребий»[427]. А во-вторых — об исправно служащей человечеству еще с XIV века «бритве Оккама», пока что оставляющей на пергаменте доводы главным образом в пользу традиционной версии произошедшего: подлого убийства человека в попытке остановить или замедлить девальвацию самодержавной власти, живым символом и носителем которой являлся царь.

Постреволюционная афиша представления, высмеивающего императорскую чету

На сегодняшний день в научной литературе, в том числе трудах доктора исторических наук Б. И. Колоницкого, опубликовано великое множество примеров vox populi об императоре и императрице: от слухов о них до прямых оскорблений в их адрес. Распространение сплетен власти безуспешно пытались пресечь, за хулу на царя можно было поплатиться и водворением в узилище. Суть в ином: все эти мнения вкупе являлись признаками падения авторитета высших персон в империи. И, как это нередко бывает с симптомами тяжелой болезни, не просто указывали на нее, но и сами по себе подтачивали здоровье власти, постепенно лишали ее устои прочности. В наши дни, когда один-единственный слух может стоить высокопоставленному политику карьеры, это не выглядит парадоксом. Разницы между выборной и наследуемой властью в этом смысле нет от слова «совсем», что и продемонстрировали события 1917 года.

Николаю II еще до введения «сухого закона» припоминали в народе винную монополию — строго говоря, ровесницу его царствования. «Виноторговец», «кабатчик», «пробочник» — так императора честили недовольные крестьяне. Вдвойне непопулярным стало решение о «сухом законе», а начало и течение войны — и того более. «Если бы наш ГОСУДАРЬ был умный, то резал бы их, а не брал в плен, потому что их кормить нужно. Мы сами не имеем, чего есть. Дурак ГОСУДАРЬ, что берет их в плен и кормит», — злопыхал в декабре 1914 года один хлебороб в деревушке на Волыни. «Плох германец на нашего ГОСУДАРЯ, надо бы нашему ГОСУДАРЮ стрелять в рот, чтобы пуля вышла в жопу. Он только клубы да театры устраивает», — ярился другой в Вятской губернии[428]. Не обходилось без сальных сплетен. Мужицкий ум всему находил простейшее объяснение: царь наградил сестер милосердия георгиевскими медалями? Значит, спал с ними, да и награды следовало бы прицепить им на другие места. Царь посетил музей, в котором, люди зря не скажут, на стенах висят «голые бабы»? Ясно, зачем посетил: «…Ходит он царь в свой музей, там женщин ставят на кресла и сзади их употребляют, а когда таких женщин не находится, тогда мать государя тоже приходит туда и ее употребляют сзади желающие». Чаще всего Николая II обзывали дураком, а в тверской глубинке весной 1915-го ходили слухи о том, что-де царь ненастоящий и его уже четыре года заменяет двойник[429]. Государю ставили в вину все или почти все, особенно после того как он стал Верховным главнокомандующим: от мнимого окружения из евреев и немцев до нехватки снарядов на фронте, от сдачи крепостей на западном порубежье империи до назначений «изменников» Мясоедова и Сухомлинова на ответственные посты.

Великий князь Николай Николаевич, напротив, пользовался большой популярностью и в действующей армии, и в мирном тылу. При этом его репутация опытного военачальника, пекущегося о благе всей России и последнего ее солдата, лишь укреплялась, невзирая на любые неудачи на фронте. Солдат на позициях сообщал в письме в феврале 1915 года: «Ты не удивляйся, что все так хорошо устроено. Это все Великий Князь, который стал у нас вторым Суворовым. Мы Ему верим и свою жизнь вручаем, смело в Его руки…». Некий житель Петрограда писал в январе 1915-го в частном письме: «Имея такого талантливого, серьезного и строгого Главнокомандующего и таких доблестных помощников как Иванов, Рузский, Брусилов, Радко Дмитриев, Лечицкий и т. д., — мы не можем не победить»[430]. Мало того, в обществе набирали вес мнения о главнокомандующем как о подходящей кандидатуре на роль «хорошего царя». Описывая настроения участников антинемецкого погрома в Москве в мае 1915 года, французский посол Морис Палеолог отметил в дневнике: «На знаменитой Красной площади <…> толпа бранила царских особ, требуя отречения императора, передачи престола великому князю Николаю Николаевичу…»[431]. По свидетельству же протопресвитера Г. И. Шавельского, в придворных кругах в это время многозначительно говорили даже о ходившем по рукам портрете великого князя с надписью «Николай III»[432]. Эта тенденция все более беспокоила императрицу, ее раздражало участие великого князя в заседаниях Совета министров. «Создается впечатление, что всем управляет Н[иколай Николаевич], ему принадлежит право выбора, и он осуществляет необходимые изменения. Такое положение вещей приводит меня в крайнее негодование», — писала царица супругу[433]. Негодования же со стороны подданных после отстранения дяди от кормила власти в Ставке сполна отведал не кто иной, как император.

Александра Федоровна со старшими дочерями, окончив медицинские курсы, ассистировали во время хирургических операций и ухаживали за ранеными солдатами. Порой хирургу приходилось оперировать сидя, поскольку царице было сложно подолгу стоять. Ее здоровье было неважным задолго до войны, а с началом оной только ухудшалось. Радикулит, боли в руках, подагра, воспаление почек, предрасположенность к ревматизму и ишемической болезни сердца — таков неполный список недугов Александры Федоровны.

Августейшая сестра милосердия — императрица Александра Федоровна

«Общественное мнение страны об этом не знало, царица хотела выглядеть здоровой и работоспособной, энергичной и неутомимой сестрой Красного Креста», — отмечает историк Б. И. Колоницкий[434]. В это же время проститутки наряжались в форму сестер милосердия, спекулируя на слухах о свободных нравах в прифронтовых госпиталях. В восприятии многих и многих этот маскарад распространялся на царицу и царевен. Еще до 1917 года Александре Федоровне вменяли супружескую измену, любовную связь с Распутиным и даже с А. А. Вырубовой. Популярным сюжетом для сплетен было ее немецкое происхождение, якобы располагавшее к предательству интересов России. Одни желали ей смерти, а другие распускали слухи об уже произошедших, но неудачных покушениях[435]. Дело доходило до расправ над изображениями царской семьи. Исследователь В. Б. Аксенов приводит цитату из протокола об осквернении портрета императора: «На портрете изображены государь император, государыня императрица и великие княжны: Ольга, Татьяна и Мария Николаевны, причем на местах глаз, носа, рта у всех дыры;