Такси за линию фронта - Станислав Кочетков

— Ну, спетляй в частный сектор, бросай машину и уходи огородами через заборы!

— Уже не выйдет. Першый сквад нашого плутонгу зараз меня от погони отсекает, а по них мэнты стреляють… В меня — не, а по них — з усих стволов. Если с хлопцямы зацепятся — задавят числом, наших всего пятеро, а их не меньше сорока, и с машинами.

— Старый, что за дела?! Что за паника? Ты же сможешь и сам уйти, и сквад спасти! Ты ж и не такое на фронте делал! С чего ты взял, что здесь, в краю непуганых идиотов, не сможешь?

— Я не за то звоню, Сула. Нас тут, на мусорнику, де був маслосырзавод, вже зажимають, потому слухай та запоминай, доню. Поперше. У другому сквадi вас шестеро, трое хлопцiв та три бабы. Вам силову акцiю без нас неможлыво. Тому… Тому початок акцii не через пьять днiв, а зараз. Вже зараз запустять ракеты, та мы спробуем спетлять. А по друге. Ось покы мы тут шарились… Знаешь, що я побачив? Буса комбата! Да-да, той самый, кузов вiд ПАЗа, дизель вiд ройса, а повный привод вiд Хундая! И кенгурятнiк никельованый, и кольоса вiд Хаммера, лише не жовтый, а синий, синий-синий, як вечiрне небо! Ты, Сула, зрозумiла, що це значить? Це ж общак усього нашого батальона, Санта-Марii! А хто за рульом буса був, угадаешь? Той самый татарчонок, що мы тогда недоубили! Думай, доню, думай! И прощавай, живи довго, а менi тут, скорiше всього, пiзда!..

И гудки отбоя…

«Доню». Меня в семье «дочкой» называли, когда поругать хотели. В остальное время и умницей, и красавицей, и Сабинкой, и Сабинушкой. А вот если виновата, то эдак с подковыкой, с русским акцентом — «дочька». Вот я всю жизнь и рвалась в первые ряды. А ведь всего-то надо было, чтобы с лаской и нежностью, как Старый сейчас. Что-то в нем такое я всегда чувствовала, отцовское. И вот теперь сижу вся в дерьме и вони на лестнице над вонючим и дерьмовым морем, внутри тоже дерьмо и воняет, а слезы из глаз сами — не остановить…

10. Павка

— Вот он! — я открыл створки ворот и показал Рафику с Керимом свой наследный бус. Ну как наследный — это брата. Он его где-то вот в таком виде, с ходовкой от «Хёндэ», с двигателем «роллс-ройса» и полностью простреленным кузовом от ПАЗика подобрал, восстановил и легализовал. А когда в Турцию с отцом из Херсона лететь собирался, в аэропорту на стоянке оставил. В аэропорту их и убили. Мне потом, как наследнику, в больничку счет на оплату стоянки пришел, я его забрал и перерегистрировал. Разве что прожорливый, падла, да тупой: я, пока отец мне «эволюшен» вместо «ланцера» не подарил, «Мицубиси L-200» водил и каждый день проклинал за неспешную динамику. А тут… Да в этом уснуть можно, пока от нуля до сотни разгонишь! А потом еще и хрен остановишь… У меня постоянно его продать руки чешутся. Если б не последняя память о брате и отце…

Доказывать Рафику, что я — это я, а не зомби, пришлось долго. Митрич сначала ржал, а потом за Керима принялся. Если бы я знал, что он не разубеждает Керима в том, что я — колдун, а наоборот — убеждает и запугивает, я бы, наверное, обиделся. А так, под разговоры о прошлом, вспомнил родителей. И стало пофиг. И вот я «хвастаюсь». Или горюю. И двое водил — местный таксист и наш, донецкий, военный, — смотрят на меня с завистью, а на этого уродца с обожанием. И я, глядя на них, в очередной раз терзаюсь: что я понимаю в любви и дружбе? И что я понимаю в пользе? И вообще, что я про эту жизнь знаю?..

Щелкнул пультом сигнализации, нажал «секретную кнопку» под крылом, открыл водительскую дверь, сел в кабину и вдавил клавишу открытия двери. Двери с шумом и посвистом распахнулись — заходите, пожалуйста! Пока Рафик, Митрич и Керим рассаживались в салоне — щупая, встряхивая, восхищаясь! — я прогрел свечи и завел дизель. Мотор утробно заурчал, как, должно быть, урчал огромный сытый доисторический кот, какой-нибудь саблезубый тигр ростом со среднего слона. Полминуты — давление поднялось, лампочка потухла, хоть температура еще не норм, но ведь лето, можно по чуть-чуть трогать. Оборачиваюсь в салон — мол, куда вас отвезти, а Митрич уже подмигивает: «А отвези ты нас, мил человек, на эстакаду над старым складом, пусть люди сверху на Жаботинск глянут!»

Не вопрос, можно и туда! Видно, Митрич давно эту экскурсию наметил, потому как и маршрут туда, и вид оттуда, и, самое главное, спуск — это экстрим! Дело в том…

Дело в том, что когда-то — еще при Союзе, когда Жаботинск был районным городишкой, — основой его экономики была переработка. И не только рыбы, которой в сталинские годы в море было полно. Прежде всего — мясо-молочной продукции. И вот маслосырзавод в те годы — одно из ведущих предприятий. А сыр по классической технологии должен вылеживаться. Доходить. Вот в подземных карстовых пещерах — а их вокруг города, да и в самом Жаботинске, полно — его и хранили. Вылеживали. Равно как и рыбу, и мясо коптили-высушивали тоже в пещерах. За счет этого получали очень необычный, пикантный вкус сыра. А потом война — не наша, Великая Отечественная. А потом поднялись грунтовые воды, пещеры подтопило — куда сыр девать? Вот над старыми пещерами выстроили новые хранилища, а потом еще и еще, и все это землей засыпали — так и получилась посреди маслосырзавода двадцатиметровая рукотворная горка. В которой, как дырки в сыре, склады и склады, со всех сторон въезды и выезды, и не только машинами, даже желдорвагонами. А ремонтировать где? Вот так поверх складов и появилась эстакада, и рядом были еще и ремонтные мастерские. Были. Только фундаменты от этих мастерских сохранились, и без всякой войны, еще задолго до нее, самостийники нахозяйничали…

Еду. Небыстро, но лихачу однозначно: поворот на сто семьдесят пять градусов из спуска в подъем с крутизной уклона градусов в тридцать-сорок — слабо? А на четырехтонном монстре с очень высоким центром тяжести и аэродинамикой табуретки? А на сорока-пятидесяти километрах в час? А через сорок-пятьдесят метров еще один, и так раз пятнадцать по серпантину? Вот тут вот весь наш старый шахтерский стрит-рейс и работает, и эту махину железа, проходимой мощи