Дмитрий Петрович - Борис Зиновьевич Благутин

— Не Савельева ли твоя учительница?

— Савельева… А что?..

Взводный как-то странно посмотрел на Галкина и сказал:

— «Тертый калач»… Вот куда «сплавлял» картошку соловей-то наш фронтовой.

Последние слова взводного растворились в страшном грохоте. К небу взметнулись горы щебня, грязи.

— Началось, братцы! — послышался будто из-под земли голос Корзунова. — Держись, пехтура!

— Всем в блиндаж, живее! — приказал взводный. — Корзунов, гони сюда радисток…

Но уже было поздно… Второй снаряд накрыл радиостанцию.

Высоко в туче крошева и пыли одиноко кружилось колесо от автомашины, и не успело оно возвратиться на землю, как новый чудовищный взрыв потряс двенадцатинакатные перекрытия блиндажа. Погасли лампы, неприятно заскрипели огромные столбы-подпорки, послышался шорох осыпающейся земли…

Начался тот ожесточенный артиллерийский налет, который какой-то безвестный шутник прозвал «великим сабантуем». Земля гудела и надрывно стонала от следующих один за другим оглушительных взрывов. Между разрывами снарядов слышно было прерывистое дыхание бойцов. Все были сосредоточенно-молчаливы. И даже Корзунов не пытался острить.

От очередного взрыва распахнулась тяжелая дверь-времянка. Раскаленный воздух, обжигая лица, вихрем ворвался в блиндаж. Все невольно попятились.

И тут мы услышали надрывное ржание лошадей.

— О господи! — бормотал Галкин. — Ни за что пропадает скотина…

— Чьи кони? — спросил взводный.

— Капитана Мишакова из полка связи, — ответил Корзунов. — С двумя телефонистами приезжал на радиостанцию…

— А кони-то! — вздыхал Галкин. — Кони привязаны…

— Я сбегаю! — звонко выкрикнул Митя. — Мигом справлюсь.

— Я тебе сбегаю, дьяволенок! — пригрозил кулаком взводный и сам направился к полуоткрытой двери.

— Отставить, — спокойно, но твердо сказал подполковник. — Даже две лошади не стоят одной человеческой жизни…

И вдруг Митька рванулся к выходу.

Это произошло так быстро, что никто не успел помешать ему.

Корзунов бросился вслед за Митькой.

— Да пропустите же! — расчищал он себе дорогу локтями. — Черт вас возьми!

— Назад! — крикнул подполковник. — Сейчас же назад!

Было слышно, как Корзунов заскрипел зубами.

— Братцы, глядите-ка! — не своим голосом закричал Галкин. — Митрий коней развязывает… Митя, сынок, давай сюда! Пес с ними, с лошадьми-то! Горят они пропадом! Ах ты господи!

Митя, будто ни в чем не бывало, возился у столба, к которому были привязаны кони. Но спинах и запавших боках лошадей кое-где струйками стекала кровь. При каждом взрыве они громко ржали и, дрожа всем телом, рвались на крепких ременных поводьях, вставали на дыбы.

— Э-эх, пропадет парень! — заревел Корзунов и рванулся к выходу.

Он быстро перерезал ножом сыромятные ремни: кони вздыбились и, громко всхрапнув, ускакали. Корзунов схватил Митьку за руку и, пригибаясь к земле, побежал с ним к блиндажу.

Когда до главного сооружения осталось совсем близко, Митя остановился и начал быстро водить одной рукой по ватнику. Глаза его округлились и он, чуть не плача, крикнул:

— Медаль! Медаль потерял…

Он неожиданно вырвался от Корзунова и побежал обратно к столбу.

— Черт! — простонал Корзунов. — Быстрее!

— Нашел! — крикнул Митя. — Нашел! Вот она…

Помахивая медалью в воздухе, он вприпрыжку бросился к блиндажу.

Уже у самого входа Митя вдруг споткнулся и упал ничком. И почти одновременно раздался оглушительный грохот. Звук разрыва был так близок, что напоминал во много раз усиленный треск разрываемого холста. Искореженная дверь сорвалась с петель. По блиндажу гулко застучали камни и комья земли; потянуло сизым, до тошноты сладковатым пороховым дымом.

Когда дым и красноватая пыль немного развеялись, мы увидели, что Митя лежит в той же позе, лицом вниз, а Корзунов пытается встать на ноги и шатается, точно с похмелья.

— Митя! — крикнул он. — Митрий!..

Взводный и я бросились к выходу. Следом за нами, подобрав замызганные полы шинели, засеменил Галкин.

Взводный подхватил Корзунова, а я и Галкин перевернули Митю на спину.

Митя смотрел широко открытыми чуть удивленными глазами в низкое угрюмое небо, по которому вяло тащились с запада рваные тяжелые облака.

— Митрий! — недоуменно произнес Галкин. — Митька, сынок… Да ты что! Митрий Петрович…

У Корзунова судорожно катался заросший щетиной острый кадык, что-то громко булькало в горле. Взводный несколько раз обратился к нему, но он не отвечал. Только сейчас мы заметили, что у Корзунова из правого уха сочилась кровь. Он был контужен.

Взводный положил руку на его плечо и снял с головы пилотку.

Стало тихо, словно никогда и не было этого страшного грохота, скрежета, треска… Артналет прекратился так же внезапно, как и начался.

Взводный с трудом извлек из окостеневших уже пальцев Мити медаль и прикрепил ее прямо на ватник.

…Митю похоронили у шумящей на осеннем ветру березки вблизи той самой просеки, где он совершил свой первый подвиг. На издырявленный осколками верстовой столб Корзунов приделал жестяную пятиконечную звезду, а я выбил гвоздем:

«Дмитрий Петрович Варинцов. Погиб 26. 10. 1941 года».

Взводный вынул из полевой сумки огрызок химического карандаша и, тщательно выводя каждую букву, добавил:

«Рожден для добра и подвигов. Умер героем!»

Бойцы задрали к небу стволы винтовок и защелкали затворами.

Взводный будто и не слышал сухого треска винтовочных выстрелов. Он смотрел в сторону Колпина, — глаза его странно блестели.

Там, над призрачно чернеющими развалинами, одиноко возвышалась кирпичная заводская труба; вершина ее была отбита, а посередине зияла огромная круглая дыра, пробитая насквозь прямым попаданием снаряда. Из отверстия искореженной, казалось бы, мертвой трубы деловито клубился озорной розоватый дымок…

А еще дальше, почти у самого горизонта, вставало багровое зарево пожара, и в том месте свинцово-серое небо быстро покрывалось ватными клочками разрывов.

Над осажденным Ленинградом шел воздушный бой.