Вечный день - Юлиус Фучик

на Николая, и это окрыляет его. Ухватившись за штакетину, он с помощью Елены и Виктора подтягивается и спрыгивает во двор. Чутье подсказывает ему, что прежде всего надо внимательно осмотреть дом.

Нет, в доме ни души, о какой-либо засаде и говорить не приходится. Николай оттаскивает в сторону три бревна, которые подпирали ворота — одно, гладко обструганное, испещрено непристойными рисунками, — и снимает замок. Сразу несколько человек во главе с Кузманом вваливаются во двор. Однако находят они не бог весть что — мешок ручных гранат в прихожей, длинный ящик с карабинами и охотничьими ружьями и два станковых пулемета в разобранном виде, обильно смазанных зеленоватой смазкой. В доме — шаром покати, если не считать плетеного стула, прохудившегося таза да разлагающейся в нем дохлой крысы.

— Не густо! — Кузман чешет в затылке и с широким жестом хозяина предлагает: — Разбирайте!

Спустя какое-то время, протиснувшись сквозь людскую массу, он спрашивает:

— Есть тут такие, кто понимает в станковых пулеметах?

Один из маляров, здоровенный мужик, склоняется над щитком пулемета, хочет потрогать его, но отказывается от этой мысли. А вот гранаты вмиг расхватали, и тонкие стволы семи карабинов уже торчат за плечами их счастливых обладателей, хотя с патронами особенно не разгуляешься — вышло по два на ствол.

Все выбираются во двор, затем на улицу, не забыв набить карманы и пазухи яблоками — они такие сочные. К отряду примыкает несколько бывших политзаключенных, приехавших в город первым поездом. Один — его зовут Захарий — вскидывает руку и останавливает вооруженную толпу.

— Товарищи, не распыляйтесь, держитесь вместе! — И указывает в сторону центра: — Давайте к Областному управлению! К Областному управлению!

Кузман усмехается:

— И я так считаю: к Областному управлению!

Цель самая разумная: в чьих руках Областное управление, тот владеет узловым командным пунктом области. Вооруженные мятежники, бесстрашные и одержимые, бегут в одном направлении — к массивному двухэтажному зданию, за которым видны серые стены уже опустевшей тюрьмы. Отовсюду стекается народ: с Борисовской, Александровской, Николаевской улиц, с улочек, веером, сбегающих к площади, на которой возвышаются громоздкие строения мужской гимназии и Торговой палаты. Толпа уже насчитывает человек двести. Между взрослыми снует любопытная ребятня, некоторых, может быть, послали родные — знать, что здесь творится в такую рань.

Толпа рассредоточивается, хотя перед широкой каменной лестницей нет солдат и полицейских, как было заведено в последнее время. Только чем черт не шутит: в самом здании Областного управления может таиться любая беда.

Но вот у его мрачного входа тощий как вобла студент юридического факультета размахивает над головой двумя пистолетами.

— Вперед, братья!

Следом за ним бегут другие; разрозненные крики над площадью сливаются в единый мощный возглас:

— Впере-о-од!..

Однако порыв этот оказывается излишним: ненавистная «берлога» уже опустела, двери ее многочисленных залов, комнат, коридоров раскрыты настежь, в нос бьет резкий запах мастики — полы натирались совсем недавно. Однако ящики столов выдвинуты, на полках валяются папки, в караульном помещении на вешалке болтаются ружья.

— Вот и вся недолга! — провозглашает Кузман и с самодовольством победителя добавляет: — Финита ля комедия! — Он обращается к Николаю: — Ты знаешь, где живет Георгий Токушев?

— Да.

— Беги к нему. Скажи, что заседание комитета можно провести в кабинете начальника Областного управления. Власть в наших руках!

Николай вдруг начинает хохотать, неудержимо, заразительно, однако и сам он, и Кузман прекрасно понимают, что это нервный, неестественный смех.

* * *

Старый Георгий Токушев важно вышагивает по улице, размахивая бамбуковой тростью, стершиеся коленца которой поблескивают на солнце. Человек он невзрачный — низкорослый, щупленький, слегка горбится под тяжестью прожитых лет; одет, как одевались еще в начале века: черная широкополая шляпа, длинное черное пальто, черный костюм и на фоне всей этой черноты белый как снег стоячий крахмальный воротничок. Однако Георгий Токушев — чуть ли не самая яркая, самая представительная личность во всем городе, да и во всей области, общепризнанный духовный отец всех левых сил, начиная с тесняков[28] в прошлом и кончая нынешними ремсистами. Он немного отстал от времени, особенно по части организационной деятельности и конспирации, тем не менее все его высоко чтят и побаиваются. В полицию Токушева редко забирают — может быть, сообразили, что ни к конспиративным связям, ни к практической работе его не привлекают, к тому же и строптив он на редкость. Бывало, с отчаянным упорством твердит: да, это он отнес письмо (или инструкцию) своим единомышленникам в Разград (или в Силистру), хотя на самом деле и понятия не имел, о каком это письме или инструкции его спрашивают.

Георгий Токушев — натура стойкая, выносливая, его не страшат ни побои, ни ярость полицейских, а главное — едва его выпустят, он чуть ли не с порога Общественной безопасности начинает разоблачать и критиковать власти и настраивать своих слушателей против правительственных законов и деклараций. Некогда бай Георгий водил дружбу с Димитром Благоевым и Георгием Кирковым, его память — живая история болгарского революционного движения после Освобождения[29]. На его беседы в сельских читальнях, впрочем, давно строго запрещенные властями, всегда собиралось множество народу: говорил он увлекательно и умно, не скупился на остроты и соленые шутки. Но после Сталинградской битвы вдруг куда-то исчез — одни говорили, что томится в лагере, другие утверждали, что родные держат его взаперти, опасаясь, как бы озверевшие легионеры не учинили над ним расправу. Летом сорок четвертого года он снова появился на улицах и в кофейнях, худой-прехудой, прямо-таки ревностный постник, суровый и замкнутый. Единственное, что он теперь позволяет себе, — обронить какую-нибудь туманную фразу вроде: «Теперь уже не за горами!» или: «Вы как хотите, а я намерен дожить!»

И вот бай Георгий дожил, он, словно юноша, гордо шагает по улице, а рядом идет Николай с ивовым прутиком в руке, прокладывая ему дорогу.

— Не задерживайте, человек торопится…

Десятки рук тянутся к старому тесняку, одни жаждут хотя бы прикоснуться к нему, с другими он обменивается рукопожатием, то и дело раздаются возгласы:

— В добрый час, бай Георгий!

— Держите власть покрепче, слышите?

— Не давайте им спуску, проклятым!

Время от времени он снимает широкополую шляпу, размахивает ею над облысевшей головой и выкрикивает жиденьким тенорком:

— Да здравствует Отечественный фронт! Да здравствует Отечественный фронт!

Небо, обложенное облаками ночью, к утру очистилось, и солнце заливает город потоками мягкого света, отчего все вокруг обретает размытые очертания и тени окрестных холмов словно нависают над дворами. Легкий ветерок колышет ветки пожелтевших деревьев и развевает волосы женщин.

За Георгием Токушевым идут, вернее, с трудом протискиваются сквозь толпу другие члены нелегального партийного руководства: однорукий Джундов, доктор Хаджиев, богатырь Спасов, знаменитый Диран, поразительно красивый железнодорожник