Вечный день - Юлиус Фучик

средних лет, высокий и плечистый Каменов, не вынимающий изо рта деревянного мундштука, пожилая женщина с серьезным решительным лицом (для многих в этой толпе она как воспетая в песнях тетушка Мара) и еще несколько человек — все торжественные, лица у всех сияют.

— Поднимайтесь, люди! — восклицают они, вскидывая крепко сжатые кулаки. — Столица уже в наших руках!

У красивого одноэтажного домика, в котором проживает известный всему городу врач, сын легендарного гайдука Панайота Хитова, толпа преграждает путь Георгию Токушеву, оттеснив Николая назад.

— Скажи несколько слов! — требуют в нетерпении люди и с криками «ура!» поднимают его на плечи. — Ты в политике дока, получше нас соображаешь, что и как…

Бай Георгий описывает шляпой круг, чтобы установилась тишина. На его висках взлохматились седые волосы.

— Товарищи-и-и!..

Все вокруг замирает, воодушевленные лица сосредоточиваются, в наступившее молчание врезается лишь монотонное пение пилорамы, так связанное в нашем представлении с короткой провинциальной осенью.

— Товарищи! — повторяет оратор. — Власть уже в руках народа, власть теперь наша. Черная ночь фашизма кончилась, навсегда ушли в прошлое кошмары: облавы, аресты, ссылки, конец насилиям и бесправию! Отныне…

— Ура-а-а! — робко прерывают его несколько человек, но этот возглас подхватывают сотни людей:

— Ура-а-а!

— Смерть фашизму!

— Свободу народу!

— Отныне все зависит от нас — и добро, и зло, и правда, и кривда, и достаток, и благополучие, все-о-о!.. Готовы мы взять на себя такую историческую ответственность? Хватит у нас сил нести на своих плечах ответственность за судьбу Болгарии?

— Хватит!..

— Готовы!..

— Да, хватит! Да, готовы, — размеренно машет уже изрядно помятой шляпой Георгий Токушев. — Наша партия, партия болгарских коммунистов, выполнит свою историческую миссию, обеспечит и защитит будущее народа, будущее многострадальной Болгарии, которая до сих пор ничего не знала, кроме кнута и нищеты. К оружию, товарищи! Строго, не щадя себя выполняйте распоряжения новой власти, не давайте гадам очухаться и захватить инициативу. Мы пришли с добром и для добра, но кто поднимет против нас меч, от меча и погибнет! А теперь отпустите меня, потому что меня ждут… В Областном управлении ждут!

— К Областному управлению! — властно разрезает воздух чей-то голос, и поток людей подчиняется его воле.

Но у здания Областного управления тоже собрался народ, гомон нарастает, все тверже и яростней звучат призывы:

— Смерть тиранам!

— Преступников к ответу!

Откуда-то появляется табуретка, трое стоящих поблизости мужчин подхватывают Георгия Токушева, ставят на табуретку и приказывают:

— Говори!

И старый тесняк соглашается произнести речь. Вначале он говорит почти то же самое, что сказал перед домом доктора Хитова, потом напоминает о недавнем прошлом — о жестокой борьбе, о жертвах, которые унесла эта борьба, о мужестве местных партийцев, о героях, замученных в полицейских застенках: одного после пыток выбросили с пятого этажа околийского управления; другого окружили и изрешетили десятками пуль; третьего бросили в Дунай с камнем на шее — труп его на следующий день всплыл во время разлива реки, вызванного дождями.

Бай Георгий говорит тихо, губы у него дрожат, из глаз текут слезы — он лично знал этих людей, воспитывал и наставлял их, когда они, будучи совсем молодыми, вступали на опасный путь сопротивления, и его глубокое, сердечное сочувствие в атмосфере всеобщей скорби передается окружающим, многие плачут, не скрывая слез, так же как оратор; бывшая политзаключенная Гицка, только что выпущенная на свободу, вся дрожит, лицо ее светло и печально. Едва речь заканчивается, кто-то запевает «Интернационал», все подхватывают — кто поет со словами, кто без слов.

Теперь у всех увлажнились глаза, все ощущают торжественный миг великого перелома, освобождения на веки веков, А на ступенях перед Областным управлением стоит Кузман — подтянутый, сосредоточенный. Он замирает перед Токушевым и рапортует:

— Мы доложили Софии!

— О чем доложили? — морщится партийный ветеран, еще не успевший войти в роль старейшины новой власти.

— Что у нас правит Отечественный фронт…

— А они что?

— Действуйте, говорят, решительно, без колебаний!

Бай Георгий весело смеется и, обернувшись к сопровождающему его Николаю, подмигивает ему.

— А как же иначе, надо действовать! Раз уж началась революция, каждая секунда дорога… Тебя как зовут, парень?

— Николай.

— Так вот что, Николай… Передай членам городского и областного комитетов, чтоб они особенно не прохлаждались там, на площади, пускай скорее собираются наверху, в кабинете! Нельзя терять время, праздновать будем потом…

— Слушаюсь! — чеканит по-солдатски Николай, догадавшись, что этот заслуженный человек видит в нем и связного, и ординарца, и охрану.

Первое совместное заседание обоих партийных комитетов превращается в настоящий митинг — никто не в состоянии удалить из кабинета вторгшихся горожан, никто не смеет лишить их права участвовать в обсуждении вопросов, от которых зависит их собственная судьба.

— Первое, о чем мы должны сегодня поговорить… — произносит Георгий Токушев и неуверенно оглядывается на своих соратников — никто не позаботился о том, чтобы продумать и составить повестку дня.

Но в этот момент вперед выходит какой-то работник коммунальных служб. Он жует бублик и кричит так громко, словно вокруг все глухие:

— Касаемо булочников и бакалейщиков!..

— Что именно? — с чувством облегчения уточняет старый тесняк.

— А то, что позакрывали, лавки на замке… Что ж, теперь зубы на полку?

— Правильно! — воспрянул бай Георгий — опорная точка для разговора найдена. — Предлагается довести до сведения по радио или расклеить уведомления. Все булочные и бакалейные лавки должны работать как обычно, в соответствии с существовавшим до сих пор распорядком. Кто будет противиться и не пожелает открыть…

— Конфисковать! — прерывает его работник коммунальных служб, стряхивая с усов крошки бублика.

— И под арест! — добавляет Токушев. — Мы будем беспощадны к любому факту саботажа.

— И пускай хлеб выпекают получше, а то больно клеклый… — подает голос кто-то еще, затем высказываются и другие, недовольные качеством хлеба:

— Они его недопекают, чтобы получался тяжельше.

— Третьего дня я богомолку вылепил из мякиша…

— Ясно, товарищи, ясно! — растопырил костлявые пальцы Георгий Токушев. — Булочников и бакалейщиков надо взять под особой контроль… Кому мы это поручим? — Он смотрят и хлопает рукой по столу. — Джундову?

Джундов, бывший политзаключенный, ерзает на стуле и растерянно потирает темя, в его голосе чувствуется обида:

— Что у меня общего с этими господами?

— Кому-то же надо этим заняться!

— Тогда пускай Каменов, он лучше маракует по этой части…

Мрачный Каменов вынимает мундштук изо рта.

— Ладно, давайте их мне, я ведь экономист, хотя меня исключили из Свободного университета в начале третьего семестра.

— Для тебя это — семечки, ты у нас займешься промышленниками… Чего там смотришь? Промышленность! Ни одна фабрика, ни одна мастерская не должна останавливаться… Народ во всем нуждается — и в тканях, и в обуви, и в других товарах. Жизнь не потерпит остановок, имейте это в виду…