Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

встревоженный свояк начнет у него выпытывать о разговоре с Новицким, и ему нужно было время, чтобы придумать какую-нибудь утешительную неправду. Но Шешеня ни о чем его не спрашивал, и довольно долго они шли молча.

— Может, ты ждешь, что я на коленях стану умолять тебя рассказать? — наконец спросил Шешеня. — Не дождешься.

— А кто тебе внушил мысль, что я должен перед тобой отчитываться? — в свою очередь спросил Фомичев…

Все шло по плану — они должны были, расставаясь, поссориться и Фомичев должен уехать раздраженный, встревоженный и, значит, внутренне не собранный…

В купе вагона, кроме Фомичева, оказалось еще два пассажира: аккуратненький старичок в железнодорожной форме и сотрудник ГПУ Стариков, игравший роль нэпмана средней руки, возвращающегося в Брянск из Москвы, где он закупал товар. Все попытки нэпмана втянуть Фомичева в дорожный разговор ни к чему не привели — Фомичев довольно невежливо отмалчивался, лег на полку и демонстративно повернулся лицом к стене. Тогда нэпман вынул из чемодана бутылку водки, жареную курицу и переключился на чистенького старичка…

Заснуть Фомичеву не удавалось — он тупо смотрел в отполированную тысячами спин деревянную стенку купе и думал, не допустил ли он все же ошибки, отправясь в эту поездку, вместо того чтобы немедленно ехать в Париж и объяснить вождю, до какого крайнего накала дошло терпение у элдэвцев. Но разве не сам Савинков приказал ему тщательно проверить донесения Шешени о росте низовых организаций? Так что в случае чего совесть его чиста — он выполнял его приказ. Фомичев решил больше об этом не думать и стал слушать разглагольствования нэпмана о том, как он выгодно купил товар и нагрел при этом красную кооперацию… «А дельцы — всюду дельцы», — философски подумал Фомичев, засыпая…

В Брянск поезд прибыл ранним утром. Шел мелкий, въедливый дождь, и над привокзальной площадью стелился промозглый туман. По схеме явок Фомичев должен был здесь, у вокзала, подойти к извозчику, у которого на кончике кнутовища будет повязан алый бантик. Этот извозчик был на месте, но он был единственный, и, прежде чем Фомичев успел сообразить, что делать, извозчика нанял сосед по купе — нэпман, и пролетка, гремя окованными колесами по мостовой, укатила в город. Это тоже было предусмотрено планом — нужно было в самом начале поездки поставить Фомичева в затруднительное положение — тем большей радостью будет для него разрядка ситуации, и тогда он будет уже не так бдителен.

Фомичев и впрямь не знал, что делать, он вернулся в зал ожидания и там порядком струхнул — милиция проверяла документы. Эта проверка тоже проводилась по плану и специально для Фомичева.

Когда милицейский патруль стал приближаться к Фомичеву, он встал и с независимым видом направился к выходу на площадь.

Из-за угла, настегивая кнутом лошадь, вылетел тот самый извозчик. Он остановился возле Фомичева, держа на виду свой кнут с красным бантиком.

— Мы сможем проехать на Брянск-Второй за вещами? — торопливо задал парольный вопрос Фомичев.

— До десяти утра нет переезда через пути, — ответил паролем извозчик, и Фомичев вскочил в пролетку.

— Гони! — крикнул он, а когда они свернули с площади в узкую улицу, сообщил: — На вокзале проверка документов.

— Каждый день проверяют, — флегматично отозвался извозчик.

Он доставил Фомичева на квартиру руководителя местной савинковской организации Аристархова. Фомичев знал только, что Аристархов был офицером в царской армии, а теперь является ответственным сотрудником Брянского окружного военного комиссариата. Он участвовал в савинковском контрреволюционном восстании в Рыбинске, которое, как известно, не удалось, и с тех пор он живет по документам большевика Аристархова.

На самом же деле это был заместитель начальника окружного отдела ГПУ Нилов. Единственное, что сближало его с выдуманным Аристарховым, это Рыбинск, где Нилов участвовал в срыве савинковского восстания, да еще стеклянный глаз вместо своего — злая память о тех днях. Фомичев в савинковских восстаниях восемнадцатого года участия не принимал, так что опознать Нилова он не мог.

Аристархов встретил Фомичева радушно и немного подобострастно. Сразу потащил его к столу завтракать. Увидев стол, Фомичев понял, что хозяин не бедствует. Но почему он явно уклоняется от разговора о деле и все норовит подлить ревизору водочки? Все открылось, когда они прошли в кабинет, заперлись там на ключ и закурили. Верней, закурил один Фомичев, а Аристархов все мял и мял папиросу в пальцах, будто забыв, как ее прикуривают. И вдруг он заговорил потерянным голосом:

— Господин Фомичев, я две ночи не спал ни минуты, все думал, как мне поступить? Святость нашей общей борьбы повелевает мне быть честным до конца. Дело в том, что в моих отчетах-донесениях Шешене многое не соответствует действительности. Скажу вам все, как на исповеди: я доносил одну только правду, пока не съездил к Шешене в Москву. Он рассказал мне, как страстно наш вождь ждет из России каждой приятной весточки. И тогда я решил: зачем терзать и без того истерзанную душу вождя? Пусть будет у него побольше приятных минут. А если, приведись, начнется на Руси настоящее дело, так тут уж все пойдет без обмана. Опять же как на исповеди скажу вам: как полком командовать, я знаю, а как вести тайную каждодневную борьбу — извините. У меня, как говорится, под боком в комиссариате девятка верных людей и народ все в недавнем военный, под пулями бывал — что им эти тайные сходки с разговорами? А вот приведись… — он запнулся и воскликнул с жаром: — Будьте уверены!

Вот оно! Именно этого и боялся Савинков — дутые отчеты и донесения и непонимание, что от этого может пострадать сама история России! Фомичеву хотелось проявить самую крайнюю власть, у него даже мелькнула мысль: будь у него оружие, он попросту пристрелил бы обманщика для острастки всех остальных. Но, с другой стороны, разве это не то же самое, о чем кричат и очень умные люди из руководства «ЛД», — отсутствие конкретного руководства борьбой? Действительно же, этот бывший офицер знает,