Огнем, штыком и лестью. Мировые войны и их националистическая интерпретация в Прибалтике - Владимир Владимирович Симиндей

военно-морской мощи Германии; Гитлер на линкоре «Дойчланд» отправился из Свинемюнде в Мемель, чтобы лично с триумфом посетить отнятый у Литвы город. Правительства Великобритании и Франции не оказали противодействия Берлину, хотя и относились к числу участников подписанной в 1924 г. в Париже конвенции, признававшей Клайпедский край составной частью Литвы.

Более заметными реверансами и откровенной лестью в адрес нацистского руководства в этот период отличились латвийские и эстонские власти. Так, 20 апреля 1939 г. в торжествах, посвященных 50-летию Гитлера, приняли участие начальник генштаба эстонской армии генерал Н. Реэк, начальник штаба латвийской армии М. Хартманис, а также генерал О. Данкерс, получившие награду из рук фюрера. В ответ на «пряник» в виде торговых и военно-технических контрактов Берлин получил заверения от латвийского руководства о ненаправленности союзнических обязательств Риги и Таллина против Рейха, а также организовало 22 мая 1939 г. помпезное празднование 20-летия «освобождения Риги от большевиков» (изгнания из столицы правительства Советской Латвии во главе с П. Стучкой) с участием внушительной делегации из Германии, включая не только ветеранов воевавшего с большевиками ландесвера, но и «парадные» подразделения СС. Тесное сближение с Германией увенчало подписание 7 июня 1939 г. в Берлине пакта Риббентропа – Мунтерса и пакта Риббентропа – Сельтера, сопровождавшихся секретными договоренностями антисоветской направленности.

Накануне неизбежного драматического столкновения СССР и Германии, отсроченного в августе-сентябре 1939 г., Прибалтика оказались в советской «сфере интересов», что на практике означало готовность СССР настоять на заключении со странами региона договоров о взаимопомощи для охраны их границ наряду со своими, с использованием ограниченных контингентов РККА и КБФ. После интенсивных и тяжелых переговоров в Москве были подписаны пакты о взаимопомощи СССР с Эстонией 28 сентября 1939 г., с Латвией – 5 октября и с Литвой – 10 октября (последний именовался: «О передаче Литовской республике города Вильно и Виленской области и о взаимоотношении между Советским Союзом и Литвой»). Пакты сопровождались торговыми соглашениями, позволявшими прибалтийским странам получить рынок сбыта сельхозпродукции в СССР и восполнить товарно-сырьевые потери, вызванные острым дефицитом импорта из-за начавшейся войны в Европе. Сегодня среди балтийских историков можно встретить утверждения о «незаконности» договоров о взаимопомощи СССР с Эстонией, Латвией и Литвой, с подписанием которых якобы началась «советская оккупация». Однако об их соответствии нормам международного права свидетельствует хотя бы тот факт, что эти пакты по просьбе глав МИД прибалтийских стран были зарегистрированы («депонированы») в Лиге Наций.

Неискренность прибалтийской верхушки в соблюдении договоров с Советским Союзом была важным фактором, в сочетании с лавинообразным нарастанием нацистской угрозы побудившим Кремль оказать на эти страны жесткий нажим с целью смены там политических режимов и ввода дополнительных войск. Катастрофически быстрое поражение в июне 1940 г. Франции, считавшейся одним из столпов Версальского мира и самым серьезным военным противником Гитлера на Западе, не только не оставляло иллюзий о дальнейшем векторе нацистской агрессии, но и стало катализатором встречных геополитических изменений: в это «окно возможностей» успела уместиться смена власти в Прибалтике под давлением советского ультиматума и присоединение Латвии, Литвы и Эстонии к СССР.

Проблема сотрудничества с нацистами бывших представителей гражданско-чиновничьего, полицейского и военного аппарата времен авторитарных диктатур Антанаса Сметоны (1926–1940), Карлиса Улманиса и Константина Пятса (1934–1940) на оккупированных германскими войсками территориях остается для современной Прибалтики одним из важнейших специфических маркеров, характеризующих как состояние исторической науки, так и позицию государств. Официальная прибалтийская историография пытается объяснить феномен массового коллаборационизма с нацистами бывших местных военных, полицейских и чиновников почти исключительно репрессивной политикой советской власти в Прибалтике в 1940–1941 гг. (хотя эта политика, действительно, в виде побочного эффекта выступила своего рода «катализатором» дальнейшего пособничества с нацистами и при этом парадоксально оказалась недостаточно эффективной в нейтрализации групп, настроенных прогермански). При этом, как правило, отрицается влияние националистической пропаганды и идейных заимствований у фашистской Италии и нацистской Германии.

Латышские и эстонские мемуаристы, а также многие современные историки в своих трудах зачастую грешили откровенно лестными характеристиками в адрес присягавших на верность Гитлеру. При этом они неизменно подчеркивали, что легионеры войск СС воевали исключительно против большевизма на передовой линии фронта и не имели никакого отношения к зверствам в тылу и прифронтовой зоне. Так, в оценках Латышского легиона СС как феномена Второй мировой войны латвийская историография старается не акцентировать внимание на том, что немецкое командование, согласно распоряжению рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера от 26 мая 1943 г., относило к нему и все полицейские батальоны, участвовавшие в карательных акциях на территории Белоруссии, России, Украины, Литвы и Польши, постепенно включая их в состав 15-й и 19-й дивизий войск СС. Кроме того, имеются архивные свидетельства о зверствах в отношении мирных жителей и военнопленных не только личного состава полицейских батальонов, но и непосредственно военнослужащих двух дивизий войск СС. В этой связи попытки восхваления и героизации латышских и эстонских легионеров СС, выведения их задним числом из-под действия приговора Нюрнбергского трибунала представляются актами националистического политиканства, далекими от исторической науки и международно-правовых оценок.

В условиях оправдания и возвеличивания пронацистского коллаборационизма само словосочетание «Великая Отечественная война» не только не используется в странах Прибалтики на официальном уровне, но и считается враждебным их идентичности и государственной независимости. Отрицание особого общемирового и регионального значения даты безоговорочной капитуляции нацистской Германии 8 (9) мая 1945 г. нередко выражалось прибалтийскими должностными лицами в крайне оскорбительной форме для ветеранов антигитлеровской коалиции, и без того не имеющих в Латвии, Литве и Эстонии, в отличие от «политически репрессированных» в послевоенный период ветеранов СС и полицейских батальонов, никакого почетного статуса или льгот.

С 1990–1991 гг. в основу «национальной» идеологической конструкции был положен тезис прибалтийских эмигрантских кругов о трех балтийских странах как жертвах двух тоталитарных режимов, согласно которому советский режим подавался как «более опасный и худший» для титульных балтийских народов, чем нацистский. Идеологическое обеспечение этой конструкции было документально зафиксировано в череде политико-декларативных актов органов власти, из которых можно особо выделить некоторые акты на примере Латвии: «Декларацию Сейма ЛР об оккупации Латвии» от 22 августа 1996 г., парламентскую «Декларацию о латышских легионерах во Второй мировой войне» от 29 октября 1998 г. и «Декларацию Сейма об осуждении осуществлявшегося в Латвии тоталитарного коммунистического оккупационного режима Союза Советских Социалистических Республик» от 12 мая 2005 г.

Инфраструктура государственной исторической политики в Прибалтике включает в себя множество взаимодополняющих элементов с государственным и неправительственным статусом (комиссии историков, музеи оккупации и т. п.), поддерживаемых со стороны национал-радикальной части политического класса и титульных СМИ. Анализ доминирующих тенденций в прибалтийской (в частности, латышской) «оправдательной историографии» показывает, что официальная Рига, достигнув определенного пропагандистского эффекта внутри страны, сосредоточилась на сверхзадаче оспорить «версии победителей» во Второй мировой войне на международных