Огнем, штыком и лестью. Мировые войны и их националистическая интерпретация в Прибалтике - Владимир Владимирович Симиндей

также дежурной «оккупационной» риторики в адрес Москвы (с. 180–205). Остается надеяться, что хотя бы некоторые новые издания в серии «Малая библиотека истории Латвии» будут должным образом оформленными, более содержательными и менее индоктринированными.

Судьбы русской интеллигенции на территории Эстонии в контексте военно-политических потрясений

[Пономарева Г. М., Шор Т. К. Русская печать и культура в Эстонии в годы Второй мировой войны (1939–1945) = Vene truisona ja kultuur Eestis II Maailmasoja ajal (1939–1945). Tallinn, 2009. – 236 c.]

Положение русского населения Эстонии, биение пульса культурной жизни в условиях авторитарного националистического режима Константина Пятса (1934–1940) и дальнейшие драматические события военно-политического характера, повлекшие за собой, среди прочего, деформацию и свертывание самобытных проявлений межвоенного осколка русского мира в Эстонии, требуют всестороннего осмысления на основе взвешенных научных подходов, кропотливого поиска и корректного введения в научный оборот фактологического материала. Эта тематика по-прежнему относится к разряду малоизученных, привлекающих серьезное внимание лишь отдельных ученых, среди которых следует выделить профессора С. Г. Исакова (Эстония).[454] Несомненный интерес в этой связи представляет новая работа таллинских исследователей историка Галины Пономаревой и историка-архивиста Татьяны Шор, предпринявших попытку «проследить влияние политических явлений на смену культурных кодов в Эстонии на примере русской печати и культуры во время Второй мировой войны» (с. 4). Читатель сможет найти в этой книге множество подробностей литературно-издательской, научно-преподавательской и музыкальной жизни русской общины (диаспоры) в Эстонии, эволюции политических пристрастий и пропагандистского использования русскоязычной печати, а также краткие характеристики социально-экономического и политико-правового положения различных групп русского населения в описываемый период. Однако если внимательно взглянуть на концептуально-хронологический каркас работы и обоснованность некоторых оценок, то возникает немало вопросов и, как представляется, уместных критических замечаний.

При рассмотрении хронологических рамок (август 1939 г. – 2 сентября 1945 г.), в которые втиснуты четыре периода «уничтожения русской культуры в Эстонии» (с. 4), мы сталкиваемся с причудливым переплетением идеологизированного и формального подходов. Так, отсчет ведется от пакта Молотова – Риббентропа, с которого якобы началась Вторая мировая война, и завершается капитуляцией Японии, «формальную» дату которой можно соотнести с эстонским локусом лишь условно. И все же некоторые основания для определения ранней временно́й границы исследования (но с более точной формулировкой самой темы) имеются: после притворного оставления Эстонии фюрером за пределами германской «сферы интересов» была организована, при деятельном участии официального Таллина, принудительная «репатриация» граждан Эстонии немецкого происхождения (1939–1941 гг.). Г. М. Пономарева и Т. К. Шор отмечают, что возможностью эмигрировать по «немецкой линии» воспользовались многие деятели русской культуры, опасавшиеся советских репрессий: «В эту волну попали писатели П. Иртель, М. Роос, К. Гершельман, И. Базилевский, Е. Роос-Базилевская, Н. Рудникова, А. Чернявский-Черниговский, М. Сидоров, уехавшие из страны, как до провозглашения советского режима, так и после него. Литературный круг русских сузился, но по-прежнему продолжали выходить газеты, журналы и книги, хотя спад, несомненно, ощущался» (с. 9). Стоит отметить, что среди бежавших в Германию были установленные чекистами разведчики и агенты-«двойники» – например, Н. П. Рудникова, сотрудничавшая с белогвардейской, а затем (с подачи второго мужа, барона А. В. Икскуля) – с немецкой, британской разведками и эстонской военной контрразведкой.[455]

При этом нет никаких оснований рисовать идиллическую картину жизни русской общины и ее культурных очагов в Эстонии накануне «репатриации» русских интеллигентов и буржуа с немецкими корнями и связями, воспоследовавшей за пактом Молотова – Риббентропа. Еще до установления в марте 1934 г. эстонской националистической диктатуры русские жили в весьма стесненных условиях; в дальнейшем негативные тенденции преднамеренно и целенаправленно усиливались властями, вызывавшими у населения встречную реакцию в виде просоветских настроений, во многом наивных. Вот что об этом сюжете пишут сами авторы: «К концу 1930-х гг. в русской диаспоре Эстонии в связи со сложной экономической ситуацией в Европе и фашизацией Германии усиливается влияние коммунистических идей на беднейшие слои русского населения и на молодежь. Этому способствовали низкие доходы и уровень образования основной массы русского населения по сравнению со средними показателями по Эстонской Республике. […] Несмотря на определенные успехи в попытке объединиться на культурно-национальной платформе, наблюдалось дробление и дифференциация диаспоры не только по социальному положению, но и по идеологическим мотивам. Активный курс правительства К. Пятса на полную ассимиляцию русских, а также мощный поток советской пропаганды, шедшей с Востока, играли роль катализатора в этом процессе. Ставка на культуру, как объединяющее начало всех русских сил, без необходимого экономического базиса и влиятельной элиты, оказалась эфемерной, несмотря на то, что общественная активность русской диаспоры Эстонии доказанный факт» (с. 7).

Авторы упоминают об элементах «полевения» (с. 9) в культурной политике Эстонии в 1939–1940 гг., не выделяя при этом хронологических границ предшествовавшего всплеска антисоветской активности властей и их заигрывания с гитлеровской Германией в 1938–1939 гг. (кульминацией стал берлинский пакт Сельтера – Риббентропа от 7 июня 1939 г.).[456] В качестве инструментов культурно-идеологического влияния СССР, кроме радиопередач с приграничных территорий и кинофильмов, в книге представлены эстонско-советское общество сближения, проводившее различные выставки и литературно-музыкальные вечера в Таллине и Тарту, а также Всесоюзное общество культурных связей с заграницей (ВОКС), занимавшееся, среди прочего, популяризацией в Эстонии достижений советской культуры. В книге на основе единичного примера включения московским издательством «Академия» в свои планы публикации эстонского эпоса «Калевипоэг» на русском языке (март 1940 г.) допускается конспирологическое обобщение: «Усиление интереса к переводу эстонской литературы на русской язык означало, что эстонская литература была уже тайно включена советским правительством в состав “братской” литературы народов СССР» (с. 13). Думается, что читатель сам сможет ответить на вопрос об адекватности подобных выводов применительно к событиям начала 1940 г.

Интересные зарисовки представлены в главе «Зимняя вой на глазами русской интеллигенции Эстонии». Предваряя разбор публикаций и писем образованной части общества, Г. М. Пономарева и Т. К. Шор дают характеристику настроений разных социально-возрастных категорий русских жителей: «Учитывая экономические и политические трудности, выпавшие на долю простого населения Эстонии, к началу войны с Финляндией (ноябрь 1939 г. – В. С.) наблюдался крен в сторону большего сочувствия к изменению социального уклада. Социализм представлялся одним из реальных выходов к улучшению своего экономического и социального статуса. “Зимняя война” наглядно обнаружила резкое социальное расслоение русского населения. Необразованная беднота выступала в поддержку Красной Армии, другая часть, в основном интеллигенты, переживали за Финляндию. Сложнее было с юношами из интеллигентных семей, которые отождествляли советскую армию с русской. […] Можно сказать, что русские подростки, напичканные советской пропагандой, в отношении “Зимней войны” занимали промежуточную позицию между необразованным старшим поколением и русской интеллигентной элитой. […] Если для эстонцев “своими” в советско-финском конфликте был родственный им