Огнем, штыком и лестью. Мировые войны и их националистическая интерпретация в Прибалтике - Владимир Владимирович Симиндей

справедливость, национальную честь и национальный дух» (с. 90). В качестве чужаков для Латвии и врагов латышского национализма рассматривались «чужие по крови» (русские, евреи, немцы и др. жители Латвии «нетитульного» этнического происхождения) и «идейно чуждые» (социал-демократы и коммунисты), использовавшие для продвижения своих интересов парламентаризм и демократию (с. 91). К первой части списка «врагов», на наш взгляд, следовало бы добавить и «латгальских католиков», нередко обвинявшихся в недостаточной латышскости и, почему-то, в «сговоре с марксистами».[439]

В пропагандистских целях теоретиками авторитарного режима использовались и другие негативные стереотипы: обвинения «инородцев» в том, что они «забыли гостеприимство латышей», «смеются над интересами латышей», «угрожают», доминируют в отдельных отраслях народного хозяйства и т. п. Любые решения после переворота 15 мая по ущемлению политических, экономических, социальных или культурно-образовательных прав национальных меньшинств, составлявших в то время четверть населения Латвии, идеологами латышского национализма горячо приветствовались. При этом на публике продвигался демагогический тезис официозной «диалектики» о том, что «латвийское солнце светит всем», но лишь всем тем, кто признает «латышскую Латвию» (с. 93).

Сам по себе национализм латышскими идеологами авторитаризма подавался как общеевропейский тренд, идущий рука об руку с вождизмом, причем образцом для подражания считалась фашистская Италия (с. 95). А вот отсутствие в улманисовской Латвии правящей партии рассматривалось в качестве позитивной отличительной особенности местной диктатуры, в которой-де правит «сам народ». Автор также отмечает милитаристскую риторику национал-пропагандистов, но считает ее лишь отражением мрачной европейской действительности середины-конца 1930-х гг. (с. 96). В целом постулаты авторитарной идеологии видятся Бутулису противоречивыми и непоследовательными, тогда как ее изъяны легко маскировались утверждениями об уникальности Улманиса, отказавшегося от слепого копирования европейских образцов и опирающегося на «глубоко национальные традиции» (с. 97).

Документальная часть сборника разбита на шесть разделов: «Участники и современники о перевороте» (7 свидетельств), «Предыстория переворота: генезис идей и подготовка» (26 документов), «Процесс переворота: взятие власти 16 и 17 мая» (49 материалов), «После переворота: репрессии, противодействие и настроения» (105 документов), «Сообщения иностранных представителей о событиях 15 мая» (30), «Деятельность внешнеполитического ведомства Латвии: как повлиять на отзвуки переворота за рубежом» (69). В конце сборника также опубликованы четыре приложения (правила о военном положении с поправками и дополнениями, а также список лиц, интернированных в Лиепайском концентрационном лагере в 1934–1935 гг.).

В публикуемых документах содержится богатый материал для детального анализа предпосылок авторитарного переворота и обстоятельств установления диктатуры; интересная выборка документов характеризует ситуацию после путча, хотя, на наш взгляд, далеко не полно и несколько однобоко. Активность латвийской дипломатии по отслеживанию зарубежной реакции на события 15 мая и попытки повлиять на их отражение также представлены более-менее разнообразно. Однако гораздо хуже обстоят дела с пятым разделом: из трех десятков сообщений иностранных дипломатов, вплоть до японских, читатель не найдет ни одного документа советской или французской дипломатии! То есть материалы с критическими или скептическими иностранными оценками переворота, по сути, оказались за бортом этой претендующей на фундаментальность публикации.

Вместе с тем расхожие штампы о недоступности российских (и на этот раз – французских) архивов не выдерживают никакой критики. Например, в 2014 г. Ассоциация по изучению истории России и Восточной Европы издала на французском и русском языках сборник документов «Перед лицом диктатуры. Государственный переворот 15 мая 1934 г. и установление режима Улманиса в Латвии. Из дипломатических архивов Франции» (составитель Олеся Орленко), в котором опубликовано 92 документа, характеризующих установление диктатуры и различные внешне – и внутриполитические проявления нового режима. Среди них – депеши в Париж посла Жана Трипье, поверенного в делах Жака Жиродэ и военного атташе Жана Ганеваля.[440] Остается надеяться, что если латвийские авторы-составители решатся на второе издание рецензируемой книги, то они устранят эти бросающиеся в глаза изъяны.

Об одном ценном научном издании воспоминаний

[Левенштейн М. У края бездны. Воспоминания узника Рижского гетто и фашистских концлагерей / Науч. ред. и послесл. П. Полян, сост. П. Полян, В. Панкратова, Т. Равичер, предисл. А. Шнеер, коммент. А. Шнеер, П. Полян. М.: ГАММА-ПРЕСС, 2012. – 200 с.]

Меир Левенштейн (1914–2000), выходец из курляндской еврейской семьи, встретил нападение германских войск на СССР в Риге и попал в гетто; все его родственники погибли. После окончания войны Меир, прошедший несколько нацистских концлагерей и выживший в бесчеловечных условиях, возвращается в Ригу и находит жестяную коробку со своими записями периода пребывания в Рижском гетто. Только в первой половине 1960-х гг. он смог собраться с силами и на основании тех тайно и наспех сделанных записей подготовить воспоминания о событиях, многие из которых грозили будущему автору неминуемой смертью. Воспоминания увидели свет уже в Израиле, куда Меир Левенштейн вместе с семьей переселился из Риги в 1972 г.

Особый интерес к данной книге у исследователей нацистской истребительной политики на оккупированных территориях СССР и прежде всего холокоста может быть вызван тем похвальным фактом, что, как отмечают составители, «настоящее издание – первое полное и первое научное издание воспоминаний [М.] Левенштейна на русском языке. К тому же это его первое издание в России – стране того языка, на котором писал и думал автор» (с.11).

Введением к данному изданию книги служит краткая, но содержательная и высококвалифицированная научная статья Арона Шнеера (Иерусалим, музей Яд Ва-шем), которая названа «Холокост в Латвии». На восьми страницах представлены основные факты, известные современной исторической науке об уничтожении евреев на оккупированной нацистами территории Латвии. Содержатся общие сведения о расстрелах евреев и в Бикерниекском лесу под Ригой, и в Румбульском лесу, и в Агенскалнских соснах в черте города. Указаны и палачи – немецкая айнзацгруппа «А» и латышская «Зондеркоммандо Арайс». Майор Арайс и его команда успели «наследить» не только в Риге и латвийских селениях («на руках убийц из этой команды кровь не менее 30 тысяч евреев Латвии» (с.13), но и позже – во время карательных экспедиций в Белоруссии.[441] Если фамилия Арайса достаточно известна интересующимся историей Латвии того периода, то имена других активных латышских пособников нацизма нередко оказывались в тени: «Рижский уезд был очищен от евреев вспомогательной полицией по указанию Яниса Вейде. Мартиньш Вагуланс и его группа очистили Елгаву, Карлис Лобе[442] – Вентспилс и Кулдигу, капитан Александр Мачс – Резекне и окрестности… На юго-востоке Латгалии, в Малте выделялась группа самоохраны, которой руководил Харальд Пунтулис. Его группа принимала участие в многочисленных расстрелах в Резекненском и Лудзенском районах» (с. 14). Как подчеркивается во вводной статье, «основу личного состава отделений СД составляли бывшие айзсарги и полицейские времен независимости Латвии», при этом «понятно, что без участия местного населения процесс