Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

Вскоре ко мне зашел мистер Глен; я сразу увидел, что он расстроен.

– Зря ты, Юрий, вылез с этой идеей, – сочувственно сказал он. – Ты вызвал необоснованные подозрения…

– Какие подозрения? В чем? – перебил я его.

– Видишь ли, Юрий… – начал он, и я видел, что почему-то ему ответить на мой вопрос нелегко. – Ты должен понимать, что наша работа обязывает нас быть предельно осторожными. Начальство не может не интересовать настроение каждого сотрудника. Особенно – неамериканца, да еще русского.

– Но при чем здесь мои настроения? – удивился я. – Я ведь просто думал о том, чтобы лучше работать.

– Это Гречихин раздул костер, – сказал мистер Глен. – В прошлом году один его сотрудник, начитавшись советских газет, вдруг взбунтовался, заявил, что наши сводки – чистое жульничество. Скандал был грандиозный. Сам Гречихин еле удержался на своем месте. С тех пор ему в каждом углу черти видятся. Забудь об этой истории. И вообще, скоро ты займешься совсем другим делом.

Я промолчал, но мне так хотелось спросить: почему все-таки мне нельзя читать русские газеты целиком?

Газетные вырезки, которые я получал, всегда были очень тщательно наклеены на плотную бумагу, увидеть, что напечатано на оборотной стороне, я не мог. Более того, на каждой заметке стоял штамп – половина на тексте, половина на бумаге.

Но однажды мне попала вырезка, приклеенная неплотно. Это был отчет о суде над группой взяточников, занимавших посты, связанные с распределением путевок на курорты. Отвернув отклеившуюся часть вырезки, на ее оборотной стороне я прочитал, что американский сенатор, посетивший Советский Союз, высказал свое удивление постановкой там высшего образования. Более того, сенатор утверждал, что Америка в этом важнейшем деле отстала от России, и в заключение предсказывал, что Советский Союз на ниве высшего и особенно технического образования в свое время пожнет плоды, которые удивят весь мир.

После этого я несколько раз лезвием безопасной бритвы отклеивал вырезки, читал, что напечатано на обороте, и потом снова приклеивал так, чтобы ничего не было заметно. Но в большинстве случаев на обороте вырезок оказывались вырванные из контекста и потому непонятные строчки. И я это занятие прекратил – от беды подальше.

Март выдался слякотный – легкие заморозки сменялись дождями. Город был погружен в сырой непроницаемый туман. Днем на улицах горели фонари, а мы работали при электрическом свете. Все было пронизано сыростью, даже бумага, на которой я писал свои сводки.

В один из таких дней мы перебрались из особняка в повое служебное помещение, которое специально для нас построили.

Утром приехали грузовики с солдатами. В течение часа все наше имущество было погружено и увезено. За нами пришел автобус. Нелли села рядом со мной. После того вечера в кафе мы встречались с ней три раза. Один паз ходили на спектакль приезжавшей из Америки опереточной труппы, смотрели веселое музыкальное представление по пьесе Шоу «Пигмалион». Потом встретились на банкете в честь Дня независимости Америки, и я проводил ее до остановки автобуса. И, наконец, недели две назад она в воскресенье ходила со мной по магазинам, помогала делать покупки и снова смеялась надо мной: «Все впервые»… Она мне нравилась все больше.

Сейчас Нелли сидела рядом со мной в автобусе и весело болтала о том, что вчера она будто бы видела чудесный сон, но рассказывать его мне не может. Подмигнув, она рассмеялась, а я, наверное, покраснел. И без паузы и так же весело она сказала:

– Между прочим, ты сегодня станешь стопроцентным американцем.

– Что?

– Секретный гриф, – шепнула она мне на ухо и приложила палец к моим губам. Оглянувшись, она снова зашептала мне в ухо: – А раз ты будешь американцем, почему бы тебе не стать моим мужем? – Она чуть отстранилась и смотрела мне прямо в глаза. – Что с тобой? Это же так просто: я хочу быть счастливой. Понимаешь?

В это время автобус резко затормозил у нового дома, и невероятный для меня разговор с Нелли на том и оборвался. Нелли побежала в дом, даже не оглянулась.

Перед окончанием рабочего дня ко мне зашел Гречихин.

– Ну-ка, встань, я на тебя погляжу.

Я встал, ничего не понимая. Гречихин осмотрел меня с головы до ног:

– Брючки могли бы быть наглажены лучше.

– А в чем дело? – спросил я.

– Тебе что, не сказали? – удивился Гречихин. – Ты же сегодня будешь присягу принимать.

– Что за присяга?

– Военная.

– Почему военная?

– Да ты, я вижу, ребенок, – протянул Гречихин и спросил: – А может, дурачка строишь?

– Ничего не строю, я просто ничего не знаю.

– Ничего-ничего? – ехидно улыбнулся Гречихин одной щекой. – Странны дела твои, господи…

Гречихин ушел, а спустя несколько минут меня вызвали к мистеру Берчу. Предложив мне сесть возле стола, он долго разглядывал меня.

– Мистер Коробцов, я обязан кое-что разъяснить вам, – наконец заговорил он неторопливо и официально. – Дело это чисто формальное. Вы уже давно работаете в американском управлении. Учреждение это носит военный характер. Мы вашей работой довольны и в перспективе видим вас еще более полезным сотрудником. Поэтому мы приняли решение – допустить вас сегодня к присяге наравне с молодыми служащими американского происхождения. Запомните этот исторический для себя день. Для вас присяга означает не только священные обязательства, которые заключены в ней, но и то, что вы фактически примете американское гражданство. Понятно ли вам все это?

– Да. То есть я думаю, что понимаю.

– Вы хотите быть гражданином Америки? – спросил мистер Берч.

Я почувствовал, что медлить нельзя, и ответил:

– Да, хочу.

– Ну, вот и прекрасно. – Мистер Берч откинулся