Царские и шамилевские крепости в Дагестане - Булач Имадутдинович Гаджиев

На них зашикали все – от солдата до генерала. Люди понимали значимость момента. Вот сейчас должен показаться Шамиль со своими последними соратниками. Но у самого выхода из аула толпа вдруг исчезла. Прошло несколько минут. Шамиль не появлялся. Все замерли. Внизу в теснине струилась речка. Но сегодня то ли от жары, то ли от чего другого и она, обычно говорливая, перестала шуметь. Парламентеры главнокомандующего Даниял-бек, Исмаил, полковник Лазарев подошли к крайней сакле и на аварском языке по очереди стали кричать:

– Выходите скорее!

– Не будьте детьми!

– Вы же видите, что нет другого спасения!

Да, Шамиль обо всем этом знал. Когда его сын Кази-Магомед встретился с тем же Лазаревым и заговорил об условиях сдачи, то полковник от имени своего шефа сказал: «Никаких условий!».

… Опять показались горцы. Впереди шел Шамиль. За ним вели оседланную лошадь. Сопровождали имама 40 преданнейших мюридов, готовых сражаться за него со всей армией Барятинского. Первым Шамиля увидел генерал барон Врангель. Через переводчика он сказал имаму: «До сих пор мы были врагами, теперь же будем друзьями». Шамиль не стал задерживаться и прошел мимо, направляясь к Барятинскому. И тут будто струна лопнула. Без всякой команды грянуло «ура». Конь имама испуганно рванулся в сторону, и его едва удержали. Шамиль замедлил шаг, будто сбросил самый верный амулет, но, видя, что солдаты не трогаются с места, продолжил путь. Солнце, начавшее склоняться к закату, ярко освещало эту картину. Было половина четвертого пополудни. Люди старались получше запомнить человека, с достоинством проходящего вот сейчас перед ними. Потом им не раз придется рассказывать о событиях, свидетелями которых они стали 25 августа 1859 года.

Шамиль был среднего роста и широкоплечий. По мягкой ловкой походке никак нельзя было предположить, что ему шел 64-й год. Позже, будучи в Калужском плену, он покажет генералу Чичагову 40 шрамов, полученных в боях, из которых 19 – следы тяжелейших ранений, и тот не поверит своим глазам.

У вождя горцев продолговатое лицо, серые глаза, прямой правильной формы нос, длинная борода, выкрашенная хной. Черкеска облегала его ладную фигуру. Вместо газырей на груди патроны. На ногах чувяки-маси с полуголенищами из красного сафьяна. Голова имама покрыта папахой с красным верхом и белой кисейной чалмой. Шашка, кинжал, два пистолета, один из которых за поясом сзади, а другой впереди.

Когда горцы подошли к коридору из царских войск, Шамиль сел на коня, телохранители подошли к нему вплотную. Держа руки на рукоятке кинжалов, они как бы давали понять: если что, разговор будет коротким. Шамиль повел коня размеренным шагом, как человек, уставший после долгого пути. Надо думать, что верста от Гуниба до серого камня в березовой роще, где сидел царский фельдмаршал, была самой трудной в жизни имама. Дорога пошла вниз. Войска здесь стояли шпалерами в десятки рядов. Чувствовалось, что где-то рядом должен быть главнокомандующий. Шамиля попросили спешиться: князь, чувствовавший себя неважно, сидит на камне. Имам сошел с лошади, оружие оставили при нем, но телохранителей задержали метрах в 100 от места встречи Шамиля с Барятинским. К имаму удалось прорваться лишь чиркеевцу Юнусу. Босой, с закатанными до локтей рукавами черкески, этот горец так решительно последовал за своим вождем, что остановить его не осмелился никто. Юнус шел, отстав от Шамиля шага на два. Этикет сохранялся до конца.

Метрах в пяти от камня, где сидел Барятинский, оба горца остановились. Вокруг командующего сгрудились генералы. Они жадно разглядывали имама. Позади генералов лес берез и… людей. Только небольшая площадка, где стояли Шамиль, Юнус и переводчик, была свободна. Кто-то догадывается посмотреть на часы. Стрелки показывают ровно три часа дня[80]. Имам не теряет самообладания. Он полон достоинства, правая рука опирается на эфес шашки, голова чуть наклонена, живой взгляд устремлен на переводчика: говорите, мол, я готов слушать.

– Приступайте! – обратился Барятинский к переводчику и произнес заранее приготовленную фразу: – Шамиль, ты не принял условий, которые я тебе предлагал, и не захотел приехать ко мне в лагерь, теперь я приехал за тобой… За одно тебе ручаюсь, – это за личную безопасность твою и твоего семейства.

Имам ответил не сразу, но мудро, как опытный дипломат:

«Как и мед, если его часто есть, надоедает, так и все на свете надоедает, мне надоели эти 30 лет войны. Я рад покончить с нею и жить теперь мирно». Говоря так, вождь горцев надеялся, что Барятинский оставит его в покое или разрешит выезд с семьей в Аравию. Но имаму сказали, что участь его в руках царя.

Переговоры длились не более получаса. Стремительно передвигался карандаш в руках академика живописи Теодора Горшельта. Командующего и его приближенных он знал хорошо. В крайнем случае, их можно было дорисовать потом. Сейчас он был занят Шамилем, Юнусом, переводчиком, особенно двумя первыми. Художник хотел запечатлеть не только их лица, позы, одежду, но, прежде всего, мысли, переживания.

Когда главное было сказано, Барятинский встал, ему подвели лошадь, и он уехал в свою ставку. За фельдмаршалом без особого удовольствия двинулся штаб. Лишь только командующий скрылся в лесу, наступила разрядка. Шамиль устало опустился на тот же камень, где сидел Барятинский, и задумался. Кругом толпились солдаты, хотя трубачи и барабанщики настоятельно звали их в строй.

– Так вот он какой, Шамиль! Огромное любопытство тянуло солдат к человеку, сидящему под тенью берез. И что интересно: ни один из них не проявлял по отношению к вождю горцев никаких признаков неприязни. Вероятно, кроме прочего, на их чувства влияло и то, что этот знаменитый горец наилучшим образом относился к русским солдатам, которые, не выдержав каторжного режима в царской армии, перебегали к нему. Было известно, что часть перебежчиков не покинула имама до конца. Вместе с последними мюридами они отчаянно сражались за последнюю цитадель Шамиля.

Полковник И. Д. Лазарев, а затем граф Евдокимов предложили имаму переехать в резиденцию, отведенную ему в лагере, где стояли войска. Горец сел на коня и в сопровождении офицеров и двух переводчиков и эскадрона драгун поехал вниз. Рядом с дорогой кое-где лежали трупы мюридов и солдат, и снова повсюду стояли войска. Полки хотели близко увидеть Шамиля. На сей раз никто не кричал, все были безмолвны, понимая неуместность какого-либо выражения восторга.

Шамиль беспрестанно просил пить. Увидя, что солнце идет к закату, он попросил разрешения помолиться. В лагерь имам приехал поздно вечером. 26 августа на Кегерских высотах совершено было благодарственное молебствие. Солдаты, как может быть, никогда в жизни, громко кричали «ура», стреляли пушки. Эхо подобно раскатам грома, уносилось далеко,