Бог хочет видеть нас другими - Татьяна Олеговна Беспалова

С самого начала Плясун и Апостол сказали мне, что я обязан выявлять места сосредоточения противника, определять их координаты и передавать их командиру миномётного взвода или самому Шумеру, но это только в том случае, если замечу что-то особенное. Мне выдали железо и «птичку». На первый случай обычный FPV-дрон с креплением под хаттабку. Но от убийства я резко и категорически отказался. Убийство пусть даже и заведомых бандеровцев — это не моё. Плясун и Апостол восприняли это заявление со сдержанным пониманием. Шумер также воспринял мой отказ использовать ВОГ спокойно.

— Пусть для начала будет только сбор визуальных данных, а там видно будет, — так сказал он, и я возрадовался тому, что уже на первых порах мне удаётся навязывать сослуживцам, в том числе и командиру, свои правила.

* * *

За короткое время я много чего повидал. Все видели вирусное видео, демонстрировавшееся во всех социальных сетях, ночную съёмку встречи носорога со слоном? Там хорошо видно, как слон вонзает бивни в бок носорога под девизом «А не фиг быковать». Так вот, этот слоновий хейт сущая ерунда по сравнению с тем, что доводилось видеть мне.

Рассказываю по порядку.

* * *

Артподготовка началась незадолго до рассвета, в четыре пятнадцать, то есть в час самого сладкого сна. Небо загудело. Земля затряслась. На шатком столике зазвенели, соударяясь, архаичные эмалированные кружки. Миски, составленные Апостолом в стройную стопку, подскакивали, выдавая удалой ритм в стиле pank. Из этих мисок и кружек, этими самыми алюминиевыми гнутыми-перегнутыми ложками вместе с ребятами я ел солдатскую пищу (тушёнка + крупа), я пил солдатский растворимый кофе. Я начал было учить языки моих боевых братьев, но оказалось, что для Апостола родной язык аварский, а для Плясуна, отец которого чеченец, а мать из племени татов — татский. Между собой Плясун и Апостол общаются на чеченском языке, а с родными по телефону говорят по принадлежности, а переписываются на русском. Что касается чеченского, то именно на этом языке всего лишь через пять дней я уже мог говорить короткие фразы типа «дай еды», «хочу пить» или «где мой башмак». Аварский тоже худо-бедно начал понимать, но язык татов давался мне с трудом.

Сейчас Плясун считает минные выходы:

— Выход. Ещё выход. Ещё выход… Аллах акбар, Бепиг! Пора вставать! Слышишь у хохла будильники звенят?

— Аллах акбар! — откликаюсь я.

Скоро вой отдельных выходов превращается в слитный гул. Голоса Плясуна больше не слышно. Он сбивается со счёта. Сонный Апостол уже поднял «птичку» в небо и теперь таращился на монитор. Пустое дело. На мониторе не видно ни зги. Только белёсые дымы да какие-то мельтешащие тени. Я наливаю в кружку кипятка из термоса. Пару ложек растворимого кофе, сахарку кубиками. В Москве я брезговал растворимым кофе и не употреблял в пищу белого рафинированного сахара. А здесь… Здесь всё по-другому. Чеченец и тат — мои лучшие друзья. На троих каждая банка тушенки поровну. Каждый бычок на троих. А в Москве я не курил табака — хотел дожить до восьмидесяти здоровым человеком. Я пью свой кофе, надёжно укрытый под землёй, а снаружи хейт стоит такой, что в чашку с потолка то и дело сыплется какое-то дерьмо. Приходится доставать его пальцами. Новый кофе заваривать — воды не напасёшься. Не тушёнка, не гречка, не рис с морковкой и даже не сахар-рафинад наша главная ценность, а вода. Хорошей питьевой воды всегда ограниченный запас и достать её не так-то просто. Видела бы меня матушка! Эх, расскажу я ей когда-нибудь как первозданно вкусен кофе под обстрелом. Наверное, такое же наслаждение испытали Адам и Ева, откусывая впервые от запретного яблока. О, майгадабал! Мама! Я давно не писал тебе!

Я жду, когда рассветёт, чтобы запустить свою «птичку». Дрону Апостола, оснащённому тепловизором, дневной свет не обязателен. Он несёт на себе к тому же ещё и ВОГ-17 или хаттабку, как его называют мои братья — мусульманин и иудей. Апостол — азартный охотник, настоящий волчара. Так алчно таращится на монитор, что и ранний час ему нипочём, и кофе с сахаром ему не надо.

В седьмом часу утра рация прокричала голосом Шумера: «Хохол идёт в атаку. Квадрат двадцать два — двадцать четыре».

Квадраты 22, 23 и 24 — моя зона ответственности, так у нас распределено. Апостол выбирается наружу, чтобы запустить мой дрон. АК висит у него на шее и стесняет движения. Мой автомат у меня между ног, под столом, и тоже меня стесняет. Никак не привыкну к автомату, а Цикада мне говорил, что автомат должен стать частью моего тела. Совсем другое дело моё железо. В софте я дока.

* * *

Поднявшийся к вечеру ветерок выдул из лесочка пороховую вонь. Приятно пахнет осенней прелью и сырой землёй. Апостол возится неподалёку с генератором. Я его не вижу, но смрадный дух солярки портит мирную свежесть воздуха. Рядом с ним на керосиновой горелке кипит, погромыхивая крышкой, алюминиевая кастрюля с картошкой. Картошка чищеная и уже подсолена. К ней у нас припасены консервы. Апостол откроет «Сайру» или «Бычки в томате», а может быть, и то и другое.

Течение моих мыслей сбивает еле слышная музыка, доносящаяся из блиндажа. Мэйби Бэйби. Тип-поп-речетатив, как потерявшая вкус жевательная резинка — и жевать противно, и выплюнуть неловко. Темнота ещё не настала, а на поверхности земли всё улеглось. Как-то быстро закончилась сегодняшняя атака. Мне удалось успешно посадить свой дрон. Он вернулся без повреждений, несмотря на все сегодняшние приключения. Я держу его в руках. Осматриваю. Прикидываю. Бычок висит у меня на нижней губе, как у заправского пахана. Сделать селфи и послать матушке? О, майгадабал! Цикада изъял у меня мобильник. Отдаст, когда вернусь на базу. Тогда обязательно напишу матери СМС. Или позвоню, или… Руки заметно дрожат. Завтра настанет новый день. Может быть, наши будут контратаковать и тогда…

— И что ты будешь делать тогда?

— Пойду на убийство. Апостол прикрепит к моей «птичке» ВОГ, и я сброшу его на противника. Если сброс будет удачным, то…

Пальцы мои ослабели, я едва не выронил «птичку».

— О, майгадабал!

Старик возник из ниоткуда, словно материализовался из воздуха. Он сидел напротив меня на поваленной лесине, высокий, тощий, сутулый, в нелепом пиджачишке и странно чистой обуви. На коленях потёртый кожаный портфель. Такой портфель был у нашего учителя географии. Помнится, из него всегда торчали свёрнутые в рулон контурные карты, которые он брал домой на проверку. Залипательный камбэг. Как же сюда добрался этот старик?