Се плоть моя… Се кровь моя. Одесские рассказы и не только - Алексей Геннадьевич Ивакин

– Уточек пойдешь кормить, тогда расскажу.

* * *

Уток немцы съели в первый же день оккупации. И не только уток. Куриц, гусей, поросят, телят – резали всех. Только собак стреляли. Станица стояла на большом шляхе, немец через нее и пер летом сорок второго. Войска шли густым потоком. То там, то тут слышны были выстрелы и крики. Крики и выстрелы. На людей немцы внимания не обращали. Отпихивали только баб ногами и прикладами, когда те вцеплялись в корову-кормилицу.

Перед отходом Красной армии колхоз лишь частично успел эвакуировать свои стада. Что не успели – раздали по хатам. Не помогло. Запылённые немцы со стеклянными глазами заходили в хаты, брали, что нравилось, и так же уходили. На смену им приходили другие. Потом третьи, четвертые. Через неделю серо-зеленый поток начал иссякать. И с каждым днем они становились все злее и злее. Брать было уже нечего. Ничего не осталось. Постреляных собак унесли в ближнюю балку. Вдоль дорог летал гусиный пух и куриные перья. Но хоть не насильничали. К концу августа привезли полицейских – вот от тех да, девок приходилось прятать. Днем они еще ничего были, пока трезвые. А вот вечером… Две недели девки по погребам сидели. Бабы за них отдувались. И хоть среди полицейских были свои, казачьи, но дедов они не слушали. Хорошо хоть, не стреляли, в отличие от иногородних. Но плеткой пройтись могли. Через две недели полицаев перевели в другую станицу, стало поспокойнее. А в апреле-мае сорок третьего бабы рожать начали. Много тогда на погосте приспанных подушками младенцев поселилось. А которым бабам похоронки пришли – там в хатах прибыль оставили.

* * *

– Как раз мне в феврале сорок третьего семнадцать и исполнилось. И когда через две недели наши пришли, я в часть побежала. Как была – так и побежала. Маму даже не предупредила, знала, что не отпустит.

– А почему не отпустит? Ведь война же идет. Надо воевать, – сказала девочка, кидая кусочек хлеба в воду.

– Вот и я так думала, что надо. А мама бы не отпустила. Мой отец, твой прадед, погиб уже. От братьев вестей не было с осени сорок первого. А тут еще я побежала, ага.

Утки хлеб хватали весело – толпой бросались на кусочек. Но друг у друга не отбирали – кто первый цапнул, тот и лопает. Чаще успевали почему-то уточки. Может быть, потому, что они проворнее и изящнее. А может быть, это селезни проявляли мужское благородство. Кто ж птиц поймет? Людей-то понять не можно.

– Бабушка, а когда брат есть – это хорошо?

– Конечно. Я ведь младшая была – они мне и карусель сделают, и куклу из деревяшки вырежут, и обидчику глаз подобьют. Только на рыбалку не брали, говорили, что не девчачье это дело. И на велосипеде не давали кататься, ироды.

– Наши мальчишки такие же, – беззлобно махнула рукой девочка.

– Мальчишки во все времена одинаковые, – согласилась бабушка. Кинула еще кусочек булки. Он плюхнулся рядом с селезнем. Тот торопливо схватил его, развернулся и, смешно загребая розовыми лапами, торопливо поплыл в сторону от стаи, на ходу глотая добычу.

– И ты в разведку попала, да?

– В разведку, конечно. Куда ж еще девчонок семнадцати лет брать, как не в разведку?

* * *

Капитан административной службы Каменев критически посмотрел на голенастую девчонку.

– Сколько лет-то тебе, каракатица?

– Сами вы каракатица, – обиделась девчонка. – Я, между прочим, комсомолка.

– А я член партии. Значит, тебя ко мне отправили из штаба полка?

– Да, сказали, что у вас особая секретная часть.

– Особая, – подтвердил капитан. – Что есть, то есть. И очень секретная. БПБ называется. И оружие у нас особо секретное. Даже есть приказ, что за утрату АД или АПК – сразу под трибунал и в штрафную роту.

– Ого! – вырвалось у комсомолки.

– Ого, – согласился капитан и смачно прихлопнул газетой полусонную весеннюю муху, неосторожно приземлившуюся прямо на стол комбата. – Банно-прачечный батальон у нас, девочка. Работать будешь вольнонаемной. Зарплата – сто десять рублей, питание бесплатное. Обмундирование выдадим, но чуть позже. Сразу скажу, работа не из легких.

– Как банно-прачечный? – не поняла девушка и нахмурилась. – Разве на войне стирают?

– На войне даже зубы чистят. Бойцу всегда нужно что? – капитан встал, странно скособочась, тяжело застучал сапогами по хате.

– Патроны?

– Патроны – это само собой. Пожрать ему всегда надо. И помыться. И кальсоны чтобы чистые всегда были. Вошь, она хуже фашиста. Фашист пулей убивает, а вошь…

И ткнул пальцем в самодельный плакат на стене: «Красноармеец! Твой враг – тифозная вошь!».

– Когда мы немцев в Сталинграде в плен брали, у них пилотки ходуном ходили, представляешь? Вша их ела не хуже партизан. А наших бойцов она не ела. Почему? – спросил капитан и тут же ответил: – Потому что советская женщина не бросит своего друга и брата и всегда его обстирает и подошьет. Норма – сто сорок пар белья в день. Пойдешь?

Девушка не так представляла себе войну. Она хотела стать героем, как Гуля Королева, Люда Павличенко или Зоя Космодемьянская. Но стирать… Она уже хотела отказаться, но вдруг вспомнила братьев. Она представила их грязными и обросшими, медленно бредущими сквозь туман к далекому городу Берлину. Она их словно увидела, и они почувствовали взгляд. Обернулись. В глазах их плавала мужская усталость: «Что ж ты, сестренка…»

– Пойду, – согласилась она.

* * *

– Сто сорок пар белья? А что такое пары?

– Кальсоны и нательная рубаха. Но это только белье. Нам привозили и ватники, и шинели, и гимнастерки.

– Это вот надо за один день все постирать?

– Конечно.

– Это получается, надо – девочка посчитала в уме. – Это если по пять пар в стиральную машину закладывать, то это целых двадцать восемь раз стирать надо? Но ведь она целый час стирает. А в сутках всего двадцать четыре часа. У вас по две «Вятки-автомат» на человека были, да?

– Да, целых две. Одна правая, другая левая.

* * *

Одна стиральная установка принимала по сорок две пары белья. Таких установок в батальоне было три. И все три не работали. Попросту не было передвижных генераторов к ним.

Зато практически без перерывов работала АД – автомобильная душевая. Она была в распоряжении обмывочно-дезинфекционной роты. Там работали исключительно медики. До первого рабочего дня девчонка жалела, что не пошла учиться в медицинское. Когда привезли первую партию…

Белье было все в крови. Вот нательная рубаха – рукав аккуратно отрезан, рубаха стоит колом от