Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

Жизнь постепенно налаживалась, привыкали к новому быту. А точнее, к старому, как жили в Новосибирске до появления там разных благ городской цивилизации. Снова таскали ведра с водой, снова пользовались общими удобствами во дворе, пищу готовили или на костре, или в печке-жаровне, стоявшей тоже на улице, и далее по списку. Но главное, семья находилась далеко от зоны возможных боевых действий, ведь японцы не успокаивались, постоянно устраивали провокации, прощупывая оборону и готовясь к решающим битвам, которые могли грянуть со дня на день, так что нельзя расслабляться.

Однажды Драчёв приехал с партией продовольствия на одну из застав, а там накануне шел настоящий бой и теперь по окрестностям собирали трупы японцев, которых набралось восемь. Их сносили в отдельную палатку, а в другой сортировали вещи убитых, ненужное бросали прямо на пол, и Павел Иванович удивился обилию фотокарточек, стал их подбирать, рассматривать. На нескольких красовался один и тот же бравый офицер.

— Вот ведь япона мать! — злобно произнес находившийся в палатке уполномоченный Особого отдела с хищным именем Лев, но отнюдь не хищной фамилией Травоедов. — Любят свои морды фотографировать. И так, и сяк, и нараскосяк. Представьте себе, не только у этого, но и у других самураев находим десятки фотокарточек. Или себя родного при себе носят, или голых девиц. Вот я, когда сюда ехал, взял с собой только фотокарточку жены и сына, а у этих редко при себе карточки жен и детей. Но свои рожи с собой носят. Наверное, на привале любуются: вот он я, живой, красивый...

— Ну эти-то не живые, и им уже не до самолюбования, — сказал Драчёв. — А вообще-то тут явное свидетельство нарциссизма японских мужчин. Явное психическое отклонение.

— Но что характерно, в плен не сдаются. Стреляются. За это их можно уважать. Чтут кодекс самурая.

— А разве до сих пор не было взято в плен ни одного японца?

— Рядовые, но не офицеры.

За год в Монголии дивинтенданту Драчёву удалось безукоризненно организовать снабжение частей Красной армии. Летом 1937 года, одетый в подаренный дээл, он в очередной раз был в гостях у Чойбалсана, и тот сообщил ему, что, по данным разведки, в сентябре японцы планируют начать масштабную наступательную операцию: пересечь реку Халхин-Гол и стремительным броском овладеть Улан-Батором.

— Так что, друг мой Павел, пусть жена и дети собирают вещи и возвращаются в Новосибирск. Зачем рисковать?

— Чойбалсан найздаа баярлалаа, — ответил Драчёв. За год он успел многое выучить по-монгольски, чтобы в нужных ситуациях использовать. А иногда чтобы намекнуть монголам, что он владеет их языком и не надо в его присутствии вести тайных разговоров. — Спасибо, друг мой Чойбалсан. Но я верю, что в ближайшие дни части Красной армии получат подкрепление и японцы не рискнут. Я уверен, ты уже сообщил Сталину.

— Конечно, — улыбнулся маршал. — Ведь я не какой-нибудь хулиган Гэндэн, и Сталин очень уважает меня. И я высоко чту Сталина. Как он мудро поступил, что стал просто Сталиным! — И Чойбалсан поднял вверх указательный палец. — Стал иным. Видишь, как хорошо я обращаюсь с русским языком?

— Да, ты хорошо владеешь игрой слов, — кивнул Павел Иванович. — Тайными смыслами слов.

— Владею, — с гордостью согласился Чойбалсан. — И знаю, что тебя, Павел Иванович, многие называют Повелеванычем. Потому что ты умеешь повелевать. Так?

— Что есть, то есть, — улыбнулся Драчёв.

С февраля 1934 года руководитель СССР сложил с себя обязанности генерального секретаря и официально не занимал никаких высоких должностей, но оставался главным хозяином страны, и Чойбалсан точно подметил: стал Сталиным, стал иным. Сам маршал поступил точно так же. Формально оставаясь лишь заместителем премьер-министра и председателя Совнаркома МНР Амара, сделался и впрямь монгольским Сталиным, полновластным диктатором, способным менять и премьер-министров, и председателей. Он уже начал проводить репрессии, опередив в этом Сталина кремлевского.

— Считаешь, Иосиф Виссарионович пришлет войска и японцы струсят? — спросил он, наливая гостю еще чаю и добавляя туда сливочное масло, молоко и каленый ячмень.

— Уверен в этом, — ответил дивинтендант, двумя руками беря из рук диктатора пиалу. — А в знак своей уверенности не стану отправлять семью в Новосибирск.

Видно было, что Чойбалсан тронут. Он даже встал, подошел к гостю и возложил ему на плечи обе руки:

— Ты настоящий друг, Повелеваныч. От тебя пахнет человеком. Скажи, чего хочешь, все для тебя сделаю.

— Тогда пусть принесут таких же цагаан идээ, какими ты угощал меня в день нашего знакомства, — улыбнулся Драчёв, и Чойбалсан рассмеялся:

— Вот черт какой! Цагаан идээ ему! Сейчас принесут столько, что тебе придется их ховать в карманы.

И все произошло как предрекал Повелеваныч. В августе в Монголию вошла 7-я мотоброневая бригада под командованием полковника Фекленко, она дислоцировалась на юго-востоке, вокруг городка Замын-Удээ, и в сентябре японцы не решились на полномасштабное наступление. Число советских военных городков в МНР постоянно росло, и в монгольском языке даже появилось новое слово — гордоок.

От наступления японцы отказались, но от провокаций на границе нет, и если в 1937 году их было вдвое больше, чем в 1936-м, то в 1938-м вдвое больше, чем в предыдущем. И в плен они стали попадаться не только в виде рядовых, но и вполне себе офицеры, которые вовсе не требовали предоставить им необходимые инструменты для совершения харакири и не объявляли голодовку, а лопали все, что им давали, даже научились говорить и «баярлала», и «спасибо».

— Ну что, морды? — спрашивал их Травоедов. — Рады, что в плен попали, а не на тот свет? Рады? Говорите!

— Рады, — кивали они.

— То-то же, а теперь повторяйте за мной. — Он брал алюминиевую миску, начинал стучать по ней ложкой и орать во все горло: — Банза-а-а-ай!

— Банза-а-ай! — кричали пленные.

— Япона ма-а-а-ать! — орал уполномоченный Особого отдела.

— Япона ма-а-а-ать! — вместе с ним кричали японцы.

— Лев Алексеевич, — вздыхал Повелеваныч, — зачем вы издеваетесь над пленными?

— Я что, их бью? Каленым железом прижигаю? — возражал Травоедов. — Нет, я заставляю их кричать то, что им самим приятно орать. А зачем они на нас лезут? Зачем лейтенанта Панчишина убили?

— Они люди подневольные, подвластны приказу.

— А как же мировое интернациональное движение? Ну уж