Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

— Я поняла, — сказала Мария Павловна и постаралась побыстрее исполнить волю супруга.

Дальше все происходило как в сказке. Лучники стреляли по быкам, кто-то попадал в шею, кто-то в голову. Некоторые быки, истекая кровью, бились, пытаясь освободиться, другие падали замертво, и зрители издавали одобрительные вопли. Наконец маршал взял в руки лук, глянул туда, где сидел Драчёв, и помахал ему, но, приглядевшись, не увидел Марию Павловну и нахмурился. Медленно стал натягивать тетиву, краем глаза поглядывая, не появится ли она. Наконец прицелился и пустил стрелу точно в глаз быка. Бык вздрогнул всем телом и рухнул, даже не пытаясь стряхнуть с себя смерть. Зрители пришли в настоящее неистовство. Вопили:

— Чойбалсандаа баяр хурдэгэ-э-э! Хёэ-э-э! Хёэ-э-э! Хёэ-э-э!

По окончании третьего дня состязаний состоялся том баяр — грандиозный пир, которому сопутствовала и том уух — большая попойка. Всех приглашали к столам, лучами разбегающимся от пылающего костра, на котором, поворачиваясь вокруг вертела, запекалась туша верблюда.

— Ну что тут было? — спросила Мария Павловна, вернувшись вместе с Натой и Гелей.

— Он попал стрелой быку в глаз, — ответил ей прямо в ухо Павел Иванович. — Убил с одного выстрела.

— Я так и знала.

— Уважаемая жена моего друга, где же вы были? Почему не видели, как я стрелял? — первым делом обиженно спросил Чойбалсан.

— Почему же не видела? Видела. Это был самый меткий выстрел, какие я только наблюдала в своей жизни. Прямо в глаз! И сразу наповал! Где вы так научились стрелять?

— Меня научил великий Сухбаатар, — гордо ответил маршал.

— А я думала, сам великий Чингисхан.

— Чингисхан научил Сухбаатара, а Сухбаатар научил меня, — засмеялся маршал, весьма довольный словами жены своего русского друга. — Угощайтесь, дорогие гости. Вот это бууз — большие пельмени, вот это хоторгойн шухан, по-вашему кровяная колбаса, а лучше всего отведайте хуушуур, их готовил лучший тогооч во всей Монголии.

— Тогооч это повар?

— Повар, повар. Отведайте.

И они первым делом стали есть хуушуры — монгольские чебуреки, вдвое меньше по размерам, чем наши крымские.

— У-у! Как вкусно! — воскликнула Геля.

— Баярлала! — восхитилась Ната.

— Э, да ты уже знаешь монгольский! — засмеялся держатель величия. — Ну как вам? — обратился он к Марии Павловне.

— Очень вкусно, — похвалила она. — Похоже на чебуреки, только маленькие. Могу приготовить точно такие же.

— Такие же, как готовит знаменитый Аюшийн Тарвас? Да он лучший тогооч во всей Монголии!

— Обещаю, что приготовлю даже лучше, — топнула ногой Мария Павловна.

Муж взял ее под локоток, но она осталась непреклонна:

— Приготовлю!

— Хорошо-хорошо, пусть, — смеялся Чойбалсан. — Дело мастера боится.

— А где вы так хорошо научились говорить по-русски? — сменила тему спорщица. — Вряд ли вас научил Сухэ-Батор, а Сухэ-Батора — Чингисхан.

— Нет, уважаемая жена моего друга. Сухбаатар мало говорил по-русски. И думаю, Чингисхан вообще не говорил по-русски. Но я легко изучаю языки. С семи лет изучал тибетский, а в семнадцать поступил в школу русской и монгольской письменности, а оттуда меня направили в Иркутск, в учительский институт, где я уже основательно научился говорить по-русски и даже изучил немецкий язык.

— В Иркутск?! — воскликнула Мария Павловна. — Да ведь я родом из Иркутска и выросла там, гимназию окончила.

— Я в Иркутске ее впервые увидел и сразу влюбился, — поспешил вставить Павел Иванович. — Когда с Красной армией отвоевал этот город у белых.

— Да вы что! — удивился маршал. — То-то я вижу, лицо мне знакомо. Обязательно я вас видел в Иркутске.

— А вы когда там учились?

— С четырнадцатого года по семнадцатый.

— В четырнадцатом мне было четырнадцать, а в семнадцатом семнадцать, ну надо же! — радовалась Мария Павловна.

— Теперь я точно вижу, что вас видел в Иркутске.

— Вполне возможно, ведь я училась в гимназии на Дворянской, а учительский институт располагался в двух шагах, на Нижней набережной.

— Точно! — хлопнул себя ладонями по коленям Чойбалсан. — Друг мой дывынтындант, извини, но я твою жену раньше видел и раньше, чем ты, влюбился в нее. Вот так Нижняя набережная, а вот так стояла гимназия. Правильно?

— Правильно.

— Я даже разволновался! — Маршал достал из голенища сапога трубку, насыпал в нее табака из кисета, висящего на кушаке, раскурил и стал пускать вокруг себя облака дыма. — Друг мой, — толкнул он локтем Павла Ивановича, — не хочешь ли? — И протянул ему трубку.

— Извини, миний найз, не курю, — ответил Драчёв, впервые жалея, что не курит.

— Э, что за муж у тебя скучный! — рассмеялся держатель величия. — Не пьет, не курит, матом не ругается. А вот мы с товарищем Сталиным и пьем, и курим, и ругнуться умеем.

— Не надо нам, чтоб он пил, курил и матом ругался, — сердито сказала Ната. — Вы, товарищ Колбасан... Ой! — Она покраснела, зажала рот ладонью, потом поспешила исправиться: — Вы, товарищ маршал Чойбалсан, не соблазняйте нашего папу. Простите, пожалуйста! — Она чуть не расплакалась.

— Как ты меня назвала? Колбасан? — И маршал разразился точно таким же хохотом, как после произнесения повелительного наклонения глагола «ховать».

Муж и жена Драчёвы готовы были хоть сейчас под землю провалиться и встретиться там с Сухэ-Батором, Чингисханом, да хоть с бароном Унгерном.

— Ната! Как не стыдно! — пламенела с головы до ног Мария Павловна. — Немедленно извинись!

— Да я извинилась! — И слезы все-таки брызнули из глаз одиннадцатилетней девочки.

— Не надо, уважаемая, не ругайся, — заступился маршал. — Если я Колбасан, то я очень вкусный. Маршал Колбасан! У-у-у-ха-ха! — потешался вождь монгольского народа, радуясь всему на свете. После того как он попал стрелой в глаз быку, его явно ничем нельзя было сбить с великолепного настроения. — Всё, погодите налегать на бузы и хуушуры, — предупредил он гостей. — Оставьте место в животе. Сейчас вот-вот подадут жареного верблюда. Вы ели когда-нибудь жареного верблюда?

— Не ели, — сказала Мария Павловна.

— Даже не мечтали, — сказал Павел Иванович, ощущая на спине липкий пот, после того как дочка назвала маршала Колбасаном.

— Я не буду жареного верблюда, — заявила Геля,