Летаргический сон - Владимир Фёдорович Иванов

сначала бессистемно, а потом азбукой Морзе. Не поднимая головы, мой знакомый нервно заскрипел пером. Тогда я наклонился к нему, засунул пальцы в рот и оглушительно свистнул. Врач сломал ручку, выхватил из стакана новую и продолжал лихорадочно писать.

«Какие же еще есть способы сигнализации? — подумал я, переводя дыхание. — Ах да, голосом».

— Доктор, у меня…

— Только ничего не говорите, — мой знакомый протестующе замахал рукой.

— Но…

— Никаких «но».

Я пожал плечами и стал раздеваться. Врач одобрительно кивнул головой и порывисто сунул мне в руки фонендоскоп.

— Ага! — кажется я начинал понимать.

Прикладывая фонендоскоп то к груди, то к спине и делая глубокие вдохи и выдохи, прослушал сердце и легкие. Потом лег на топчан и прощупал желудок, в зеркальце осмотрел язык. Оделся. Врач протянул карточку.

— Заполните, не стесняйтесь.

Я заполнил. Вынырнув на мгновение из вороха бумаг, врач подал медицинскую энциклопедию.

— Поставьте диагноз.

Я полистал книгу, познакомился с десятком болезней и выбрал гастрит, все признаки которого, как мне показалось, были у меня налицо.

— Мне, наверное, нельзя есть жирное мясо?

Всем видом врач дал понять, что устал от моего внимания к нему. Порывшись в столе, протянул мне бланк рецепта.

— Теперь выпишите…

— Что, и это должен делать сам? — не выдержал я.

Врач сбился с темпа и укоризненно посмотрел на меня.

— Вы же видите, что я занят. Чем возмущаться, помогли бы… Вот вам лист бумаги. Выведите среднюю температуру, нарисуйте диаграмму самочувствия, постройте график среднего настроения больных за декаду.

— А это очень нужно? — заколебался я.

— Очень! — Врач с надеждой посмотрел на меня.

— Ну, если очень…

Я сел рядам и начал писать. Трудились в поте лица, но вскоре стало ясно, что и вдвоем нам не справиться.

— Следующий! — крикнули мы в один голос.

БЕЖЕВАЯ „ВОЛГА“

Выхожу из ресторана и оглядываю стоящие неподалеку автомашины.

— Вот она! Новенькая, изящная, самая красивая!

Сажусь за баранку, включаю зажигание и резко трогаю с места. Набираю скорость. Мягкое шуршание шин действует успокаивающе. Мне улыбаются идущие навстречу девушки. Я улыбаюсь им.

Проезжаю трамвайную остановку. Толкаясь и что-то крича, садятся в трамвай люди. Среди них замечаю знакомых. Жаль, у них нет машины. А у меня есть. Ну что же, каждому свое. По способности. Чувствую себя счастливым, обеспеченным. Любовно глажу рукой приборный щиток, включаю приемник. Тихо льется музыка. Лучи весеннего солнца радужно преломляются через лобовое стекло.

Навстречу плывут громады домов, бегут зеленые огни светофоров.

— Ах! Столица. Чистая, белокаменная. А жизнь-то какая! Жаль только, что не всегда было так. Долгое время меня преследовали неудачи. Школу едва закончил. В институт не попал: не набрал нужную сумму баллов. Попытался дать взятку — не взяли.

Справа остался Дворец бракосочетаний. Счастливые лица новобрачных, белые платья невест. Свадьбы… И у меня были свадьбы. Только уходили от меня жены, не держались. Не нравилось им что-то во мне. Говорили, что нет машины. И еще говорили, что работать надо. А я разве против? Ведь труд для меня радость, наслаждение. Но как трудиться, когда всюду предлагали увольняться по собственному желанию?

Нет, никто не понимал меня — ни начальство, ни жены. Последнюю жену звали Глафирой. Красивая, темноволосая, с ямочками на щеках. Сколько упреков наслушался от нее: «Вот у Семена Семеновича своя «Волга», а у тебя нет». Ошиблась. Не думала, что у меня будет машина. Сидела бы сейчас рядом, нежно прижавшись щекой к моему плечу. А я навел бы зеркальце, чтобы любовалась мной.

Вот уже промелькнула кольцевая автомобильная дорога. И вся моя жизнь прошла перед глазами.

«Что сделал за свои тридцать лет, что совершил? Не совершил, так совершу…»

Прибавляю газ. Впереди вырастает фигура с поднятым жезлом в руке. Резко торможу и по указанию милиционера ставлю машину у обочины. Приближается стройный, розовощекий и, щелкнув каблуками, отдает честь.

— Ваши документы?

— Документы? У меня все в порядке, сержант.

— И все-таки прошу предъявить.

— Понимаю, служба такая. Вот. Пожалуйста.

Подаю документы, а сам любуюсь его выправкой. На ум приходят слова поэта: «Моя милиция меня бережет».

Проверил сержант бумаги, сказал:

— А ведь машина не ваша, гражданин.

— Не моя?

Посмотрел я на «Волгу». В самом деле не моя. Эта бежевая, а у меня… никакой нет.

Дали мне год. Ну что же, выходит, каждому свое. По способности.

ПРИВЫЧКА

На собрание, посвященное борьбе с бюрократизмом, сотрудники конторы явились все как один. Прошел слух, что в буфете будут давать апельсины.

Слово для доклада было предоставлено заведующему Афанасию Небабе.

Обычно докладчики начинают с того, о чем не надо говорить.

— Товарищи! — бросил первую фразу Небаба. — Не надо говорить о том, что бюрократизм — это зло и мы должны вести с ним решительную борьбу. Корни бюрократизма уходят в далекое историческое прошлое…

Слушали руководителя неохотно. Но когда Афанасий рассказал несколько анекдотов из жизни бюрократов, в зале послышался одобрительный гул. С аудиторией установился контакт, который, как правило, вдохновляет докладчика. Небабе вдруг захотелось оказать какую-то идущую от сердца правду…

— Не только питье спиртных напитков, не только курение сокращают жизнь, но также волокита, бездушие, с которыми приходится еще сталкиваться, — сказал он, протыкая воздух указательным пальцем. — За конкретными примерами далеко не пойдем. Вот, вы, Николай Федорович, — указал заведующий на бухгалтера, — дома хороший семьянин, а задержали пенсию старушке, потому что она потеряла ненужную справку. В результате пенсионерка на долгое время слегла в постель. Стыдно, товарищи, прискорбно!

Многие протирали глаза и сморкались в платок. Известный волокитчик Устин Запрягаев, по ошибке положивший под сукно собственное заявление об отпуске и по этой причине не попавший на курорт, просто плакал.

Проникновенная речь захватила самого оратора.

«Переменюсь, — твердо решил он, — не допущу волокиты с сегодняшнего дня».

Он даже взглянул на часы, чтобы запечатлеть исторический момент.

— Товарищи, сколько лет критиковал бюрократов наш уважаемый журнал «Крокодил», сколько говорил о них Аркадий Райкин? А бюрократизм и по сей день живет и здравствует. Трудности впереди. Но одолеем. А, товарищи?

— Одолеем! — кричали с мест.

На задних рядах подняли плакат, на котором было написано:

«Бюрократизм не пройдет!»

Небаба сиял. Подняв руку, он попросил тишины.

— В заключение хочу сказать насчет языка, которым мы пользуемся. Что за фразы: «На предмет инвентаризации», «Исходя из вышеизложенного?» Это что, язык Пушкина? Представьте, что Татьяна Ларина так объяснялась бы Онегину:

— Довожу до вашего сведения, что я вас люблю, зачем лукавить.

Секретарша, сидевшая в