Белогорская крепость - Наталия Иосифовна Ильина

прорвались! Попали! Зачем? А чтоб услышать: «Его нет!» Если вы способны проявить незаурядную настойчивость, то путем еще двух-трех звонков вы, быть может, выясните, что Петр Петрович жив и здоров. А нет его, ибо он: а) выехал в другую организацию, б) находится у директора, в) отлучился в соседнюю комнату или же просто пошел мыть руки.

Почему же некоторые секретарши пользуются этим сжатым и выразительным, но совершенно для их работы непригодным жанром? Думаю — просто по незнанию, по неумению разобраться в жанрах. Наша критика занимается высокими материями, все выясняет, к какому жанру отнести то или другое произведение, что может и чего не может позволить себе автор, а вот что позволяют себе люди в жанрах устных, — это критиков не касается. Ну правильно. Не их дело. Но кому-то надо этим заняться! Для начала хотя бы провести четкую границу между жанрами телефонных бесед — домашних и служебных. Границы эти, как я нередко убеждалась, совершенно стерты! Пример.

В одном учреждении (издательство, редакция, авторские права — неважно!) к концу года спохватились, что мне чего-то недоплатили. Звонок по телефону.

— Квартира Ильиной? Позовите кого-нибудь из наследников.

— Простите?

— Ну, кого-нибудь из родственников покойной.

— Но позвольте… Я… Я пока еще…

— Это что? Это вы сами говорите? Да? Ну надо же! (В сторону: «Лена! Лен! Она живая, оказывается!» — Слышны изумленные крики Лены.) Подумать только! А вы у нас в картотеке покойников!

— Что ж. Бывает. Но я тут ни при чем.

Запальчиво:

— А я разве при чем? Я, что ли, вас туда вписала? Не мой почерк. И Лена вам скажет, что не мой! Да сами можете приехать убедиться.

— Зачем? К тому же я не имею удовольствия знать ваш почерк.

— Это надо же! Пишут что попало, а мы расхлебываем! Значит, так: вам причитается… Ой, да что я! Вам теперь не со мной… Я только с покойниками разговариваю! То есть, с этими, с наследниками. Вам надо с Леной. Лен! Возьми трубочку!

Лена поначалу восклицала: «Ох, надо же!», «Это подумать только!» «Чего пишут, сами не знают!» Затем перешла к изложению одного похожего случая из ее практики. Только там было наоборот: кто-то в картотеке числился живым, а сам-то давно был на кладбище. Такая была волынка, пока все это выяснили и наследников разыскали. Привыкнув наконец к мысли, что я в самом деле жива, Лена приступила к делу. Но, впрочем, она была еще не в курсе. Перенесет меня в свою картотеку, все уточнит и будет звонить снова.

Прошу понять меня правильно. Я ни в чем не обвиняю этих двух молодых (судя по голосам) женщин. Верю, что в путанице с картотеками их участия не было, напутал кто-то другой. И на это не сержусь: не со зла ведь путали. Обыкновенная история: заполняли карточку, а думали о другом: что купить и чего не забыть. С кем не бывает? Некоторые, быть может, скажут: бестактность! Сначала выясни, жив человек или нет, а потом уж звони! Но и тут я никого не осуждаю. Дел много и служебных, и домашних, когда там выяснять? Что написано, тому и веришь. А вот учреждению, откуда раздался звонок, я так даже очень благодарна. Не обсчитали, не удержали, не вычитали, а напротив — стремились доплатить. Новость, следовательно, мне сообщили приятную, ну а то, что заодно причислили к покойным, — это легкое недоразумение, которое нетрудно устранить.

Двух моих молодых телефонных собеседниц упрекнуть можно лишь в одном: они спутали жанры. Эмоциональность, свежесть и непосредственность реакций, выраженная в разнообразных восклицаниях, — все это вполне уместно в беседе, ведущейся по домашнему телефону с добрыми знакомыми. Но уместна ли эта живость в разговоре с человеком незнакомым в трубку телефона служебного? Думается, что нет. И стоит ли в эту трубку рассказывать всякие курьезные, но к делу не относящиеся истории? И тут думается, что нет. Телефон стоит в учреждении, а туда вечно кто-то дозванивается…

Однако справедлив ли и этот мой упрек? Кто, где, когда говорил Лене и ее товаркам о том, что жанры существуют не только в произведениях искусства, но и в устных беседах? В школах этого не проходят. В институтах — тоже. Откуда ж людям знать?

Вот я и подумала: не пора ли поговорить об этом на страницах печати?

1984

МЫ ЛЮБИМ КРИТИКУ

Заседала секция дошкольной литературы. В повестке дня: доклад «Итоги квартала» и обсуждение новых произведений членов секции. С докладом выступил маститый писатель, старейший член секции Павел Павлович Утехин. Затем слово взял молодой критик Иванов. Он был очень молодой, начинающий, неопытный критик. И он сказал все, что на самом деле думал о новых произведениях членов секции. А дальше произошло вот что…

Звонок. Голос председателя: «Ваше время истекло!» Голоса: «Дайте ему говорить!», «Не давайте!»… Общее волнение. Снова звонок.

На кафедре появляется писательница Зинаида БУЛКИНА.

— Товарищи! Когда я слушала доклад, у меня было такое юное, праздничное, светлое настроение. Но выступление Иванова все, все испортило! Ну за что, за что он напал на чудесный, прелестный рассказ Игоря Петровича Горошкова «Ясная зоренька»?! Помните эту очаровательную, наполненную пафосом труда сценку, где дошкольники в едином порыве озеленяют родной двор, сажая неокрепшими ручонками столетние платаны и липы? А не умеющие ходить малютки, не желая оставаться в стороне, ползают у забора, корчуя сорняки! Как ярко очерчены дети! Трудолюбивый Гриша, лодырь Миша… Трехлетний Миша нагло заявляет: «Лично я презираю физический труд!» Мишу тут же уводят воспитывать и вскоре приводят уже совершенно перевоспитанным! Как это правдиво! А разве не прелесть сборник Софьи Ивановны Котиковой «У синей речечки»? Я рыдала в том месте, где Лилечка, тайком съев конфетку, сознается мамочке, и мамочка ее прощает, и… Цитирую по памяти: «Лилечке почему-то стало так легко, что, если б у нее выросли крылышки, она полетела бы сейчас куда, куда угодно!» И этот светлый, чистый мир не понравился критику Иванову! Ужас! Как не стыдно! Нам нужна добрая, добрая атмосфера! А не дубинка!

На кафедре писатель ГОРЮНОВ.

…— Я это… коротенько скажу. Писатели Котикова и Горошков — хорошие общественники. Вот так. Оба, невзирая на ненастную погоду, безотказно выезжают в детские садики с чтением своих произведений, выполняя тем самым план мероприятий. И вдруг выходит какой-то Иванов и замахивается. А кто он такой, этот Иванов? Вот так. У меня все.

На кафедре писательница Софья КОТИКОВА.

— Извините, мне трудно говорить. Я только что приняла валидол… (Волнение в зале. Голос Булкиной: «Убийца Иванов!») Нет, я… Я не обижена.