Чешская сатира и юмор - Франтишек Ладислав Челаковский

и вставляются в другую машину, которая сама исправляет их. Потом склеиваются оптическая и звуковая дорожки. Потом пленка лакируется, и я не знаю, что еще. Короче говоря, все делается тихими и изящными машинами в светлых стеклянных лабораториях, слегка пахнущих химикалиями и чистых, как операционная в клинике. Здесь неторопливо двигаются люди в белых халатах и нитяных перчатках, нежными движениями рук сматывая и разматывая блестящие прозрачные киноленты. Говорю вам: лаборатория, где обрабатывается фильм, — настоящее чудо техники по сравнению с ателье. Что поделаешь, человеческий труд, видно, во все века неизбежно бывает немного сумбурным и напряженным; он всегда связан со спешкой, криком, шумом, потом лица и скрежетом зубовным…

Из лаборатории фильм выходит еще неготовым. На рулонах кадры накручены в том порядке, как их снимали, с пятого на десятое. Фильм надо прежде всего просмотреть в демонстрационном зале, где он впервые появляется на экране и выглядит примерно так:

На экран вылетает юноша в свитере, выставляет табличку с номером «27», кричит:

— Двадцать семь! — хлопает хлопушкой и исчезает. Валнога сидит у письменного стола и пишет. Слышен стук. Валнога поднимает голову:

— Войдите!..

— Стоп! — звучит голос режиссера. — Повторить! После стука должна быть секундная пауза…

Снова выскакивает юноша с табличкой, кричит:

— Двадцать семь! — и хлопает хлопушкой. За письменным столом сидит Валнога и пишет. Слышен стук!

— Войдите!..

— Стоп! — орет режиссер. — Проклятье! Чтоб вам пусто было! Кто там топал сзади? Какая скотина…

Затем выскакивает юноша с табличкой и ревет:

— Сто восемьдесят пять! — и хлопает хлопушкой. Крупным планом показывается голова мадемуазель Мириам Неколь.

— Нет, никогда! — восклицает голова.

— Стоп!

— Роскошно!

Юноша с табличкой кричит:

— Сто девяносто семь! — и хлопает.

Снова голова мадемуазель Мириам Неколь.

— Плакать! — слышен голос режиссера.

Из глаз мадемуазель Мириам вытекает крупная слеза.

— Стоп! Отлично!

— Стоп! — кричит режиссер в просмотровом зале. — Этот кадр несинхронный. Переснять. Дальше!

И бежит кадр за кадром, с табличками, выкриками и хлопушками. Иногда лента синхронна, но слишком бледна, иногда так страшна, что ее называют «зарезанная», иногда на ней случайно виден микрофон или юпитер, и такие куски, разумеется, нужно выбросить. Некоторые кадры — немые, они будут озвучены позднее, это называется постсинхронизация. Короче говоря, это и есть те самые камешки, из которых сначала начерно, а потом начисто будет монтироваться фильм, где кадры соединены между собой с помощью различных приемов — диафрагмой, наплывом, затемнением и так далее. Только теперь будет окончательно складываться фильм. С ножницами и клеем в руках монтажеры создадут, в общем, связное действие, и, когда фильм станет, наконец, вполне вразумительным, режиссер придет к мрачному выводу:

— Ну вот, теперь надо сократить его на двадцать пять минут.

А потом еще появится продюссер и предложит опустить некоторые диалоги — это, мол, публике неинтересно.

Наконец цензура потребует вырезать сцену, где Моленда душит бедняжку Мириам Неколь.

И когда все оставшееся снова склеено и приведено в порядок —

грандиознейший боевик сезона

окончательно готов.

ПРЕМЬЕРА

Так уж повелось в мире кино — каждый фильм, который сейчас снимается в ателье, считается лучшим в сезоне. Поэтому пока Альфафильм снимает свою картину и ее директор едва не лопается от гордости, директоры Бетафильма и Гаммафильма заметно желтеют и удрученно бормочут что-то вроде: «Еще посмотрим», «цыплят по осени считают» и т. д. Альфафильм тем временем повсюду рекламирует «наш новый боевик, обещающий быть непревзойденным шедевром сезона», и в изобилии рассылает во все газеты заманчивые снимки, интервью и хронику работы над фильмом. Рекламируются, разумеется, только кинозвезды; директора кинокомпаний и финансисты из врожденной скромности уклоняются от популярности.

Согласно неписаным законам ни один директор кинокомпании не переступит порога ателье, пока там снимается фильм другой компании. Он только, пожимая плечами, внимает слухам о том, какая это будет замечательная картина или какой несусветный бред. Однако скоро и на его улице будет праздник: торжественный, нетерпеливо ожидаемый день премьеры.

И вот он настал. Наконец-то разыгрывается на экране все то, что стоило таких трудов стольким людям — от автора до юноши с хлопушкой, от осветителей до заведующего рекламой. Сидящий за письменным столом Валнога поднимает голову, Мириам Неколь вспыхивает и восклицает: «Нет, никогда!» — все связно, все гладко, все идет как по маслу.

И вот он, наконец, долгожданный момент, когда директор Бетафильма наклоняется к директору Гамма-фильма и шепчет:

— Провал, а?

— Провал!..

Перевод Ю. Молочковского.

Йозеф Гора{98}

ОСТОРОЖНЫЙ ПРОГРЕССИСТ{99}

Есть у меня высокий идеал,

Он всех программ партийных выше, краше.

Бесчестят все себя, в политике погрязши,

Я ж чистое белье всегда предпочитал.

Я не буржуй. Богатством не владею.

Едва из чрева матери родной

На свет я вылез, завладела мной

Святая, благородная идея

О высшей цели… Мой водитель — долг.

Я доказал, что может выйти толк

Из бедняка: я ревностно учился

И из меня чиновник получился.

Женившись, я обрел в семье покой

Вдали от общества. И лишь порой

На улице, в нужду уткнувшись носом,

Я очень странным задаюсь вопросом:

Как так? Тупая, жирная свинья

В автомобиле носится, а я,

Способный, смирный, должен мелкой сошкой

Ходить пешком и завтракать картошкой?

Признаться, эта мысль мне мозг сверлит,

Но уклоняюсь я от разговора

Затем, что то же самое твердит

Социалистов волчья свора.

Я за прогресс, за устраненье зол.

Однако я еще в своем рассудке,

Нельзя ведь переделать мир за сутки!

Претит мне большевистский произвол.

Отнять заводы, лавки по приказу,

Хотеть, чтоб все пошло иначе сразу, —

Ведь это же безумие! Отнять

У собственников собственность нетрудно,

Но зло сметая злом, вы сеете опять

Средь чехов семя злобы обоюдной.

Отстаньте со своим социализмом!

Я тоже верю в коммунизма цель,

Но к ней с другим пробраться можно «измом»,

Тихохонько, как бы к куме в постель.

Да, свой народ воспитывать нам надо:

Читать богатым гражданам доклады,

Чтоб совесть пробудить — пусть и другим

Дают в достатке жить. Для цели этой

Евангелия текст незаменим.

Ведь человек — голодный и раздетый,

Как и хапуга, нагулявший жир,

В прах превращается, покинув мир.

О, если б это богачам имущим

Могли мы втолковать и заодно

Внушить и беднякам, что в мире сущем

Завидовать