Испытание декретом - Аксинья Витальевна Сивожелезова

– Я, похоже, много пропустила, – сказал Оля.

– Не переживайте, я сейчас заново расскажу. Кто уже слышал о формировании детской травмы?

Арина и Наташа подняли руки.

– Ну ничего, повторенье – мать ученья. Я как раз посмотрела удачный фильм, который нам отлично сможет проиллюстрировать, как это происходит. Есть взрослые, которые не могут выносить детский плач, а есть те, для кого это нормально. Когда-то я была уверена, что все не могут этого терпеть, но оказалось, что для меня и многих других – это детская травма, а у кого-то ее нет. Травмой ситуация становится, если ребенку из нее никак не выйти. Вот малыш расстроился и плачет, а к нему никто не подходит. Он плачет громче, а к нему все равно никто не подходит. Если бы он мог сам выползти и приползти к маме, травмы не было бы, ребенок бы преодолел преграду и получил утешение. Или если бы, услышав плач, мама пришла бы и утешила.

А фильм, про который я говорю, это «Меч короля Артура» Гая Ричи. Сюжет заключается в том, что папу Артура убивают на глазах мальчика, он спасается, но ничего об этом не помнит. Смутные отголоски этого к нему возвращаются только в кошмарах. Но потом он встречается с центральным символом своей травмы – с мечом, которым был убит отец. И начинают происходить разные вещи.

Так же и в жизни. Ты можешь двадцать лет прожить и не знать, что в три года тебя положили в больницу без мамы и папы. Ты там скучал и плакал и чувствовал себя очень несчастным и одиноким. А потом у тебя рождается твой ребенок, любимый и долгожданный, и ты хочешь дать ему всю любовь, заботу и внимание в мире. Но внутри у тебя есть травма, которая спит в коконе. Однако воспоминания начинают шевелиться, кокон трескается. Нас начинают накрывать эмоции. Память фиксирует не факты, а чувства, которые мы когда-то испытывали. Поэтому может появиться в памяти, что ребенку быть одному опасно, грустно и очень страшно. И мы не можем дать ребенку самостоятельности в тот момент, когда ему это необходимо. А когда ребенок, не зная о нашем опыте детской госпитализации и травмы покинутости, начинает исследовать мир, у нас это может вызвать две неадекватные реакции. Первая – нас захлестнет тревога, ужас и отчаяние, то есть мы невольно передадим ребенку посыл, что мир на самом деле страшное и опасное место. Согласитесь: не очень! А второй вариант – неконтролируемый гнев. Этот гнев оберегает кокон с травмой, ведь слишком больно вспоминать те чувства. Нужно нападать первому, чтоб им стало хуже, чем мне сейчас. Это может выражаться в криках: «Ты что, не видишь? Так нельзя! Ты не понимаешь, что ли…» А ребенок просто залез на горку повыше или что-то в этом роде.

– А что с Артуром случилось, когда он взялся за меч? – спросила Арина.

– Он потерял сознание. И этот вариант в принципе был бы неплох, только сложно было бы через лежащих людей все время перешагивать, – улыбнулась Инна Васильевна.

– А почему так происходит? Почему именно дети запускают эти травмы? Я ведь правильно понимаю, что они могут и всю жизнь не беспокоить, пока ребенка не заведешь? – спросила Оля.

– Да. В этом и проблема. А дети запускают, потому что твой ребенок – это почти что ты. А твои родители – это тоже почти что ты. Тут такое смешение ролей. С первым ребенком из-за этого всегда сложнее – ты примеряешь на себя новую роль. И если роль студента или сотрудника на работе нагружена только социальной ответственностью, то семейные роли очень вплетены в нашу систему ценностей, в наше базовое представление о том, кто я такой. И через понимание своей семьи мы познаем мир в общем и целом.

– Ого! Это сейчас было сильно, – сказала Тамара.

Марк самозабвенно мял какую-то мягкую пищащую и шуршащую игрушку.

– Пафосно получилось, да? – спросила Инна Васильевна.

– Не то чтобы, только если самую малость, – сказала Тамара. – Я не могу терпеть, если Маркуша злится. Это происходит не часто, но иногда он злится, и прямо кажется, что он хочет меня ударить. В такие моменты у меня просто сносит крышу, и я стараюсь отойти от него подальше, потому что мне кажется: я потеряю контроль и сама его ударю. Это оно?

– Да. Как вы думаете, почему не можете выносить открытое проявление злости от него? – спросила Инна Васильевна.

– У нас в семье все спокойные. Мои родители тоже. Хотя в моем детстве у папы были проблемы на работе, – задумчиво начала Тамара. – Не знаю, что тогда происходило. Но мама говорила, что они были на грани развода. Папа закладывал за воротник, они ссорились.

– Узнайте у своих родителей в подробностях, как это было. Вскрывать травмы больно, и для этого необходимо находиться в ресурсном состоянии. Потому что на вас нахлынет весь поток тех невыносимых чувств, с которыми вы не могли справиться, когда были маленькой девочкой. Поэтому наша цель – не вскрывать их, а просто огородить флажками территорию, где они находятся, и понимать, куда пока заходить не стоит. Потом это можно проработать в личной терапии.

– Так неинтересно. Вы нам рассказали, все сейчас начали вспоминать свои травмы, а вы говорите: не трогай, фу, кака! – как я Моте говорю. Но от этого же еще больше хочется, – сказала Наташа.

– Понимаю вас. Я не останавливаю, просто предупреждаю, что может быть неожиданно сильный эффект. Поэтому приносите это в группу, будем вместе разбираться.

– А то, что мне иногда кажется, что он надо мной издевается, когда я укачиваю пару часов, потом перекладываю в кроватку, а он опять начинает орать? И мне хочется уйти, оставить его прокричаться и все в таком духе? – продолжала Наташа.

– Это не травма, а усталость и перенапряжение. Ребенку рано мыслить такими категориями. Он, скорее, сейчас делает все, чтобы выжить, по его представлениям. Может, его что-то беспокоит? Сегодня смотрите, какой он любопытный. Просто первооткрыватель, без страха ползает и исследует кабинет.

– Это редкость. Я, конечно, надеюсь, что он перерастет этот период. Я и ночью с коляской по улицам бродила – только так он засыпал. Не хочу даже рассказывать, чтобы не вспоминать.

Инна Васильевна заметила, что Арина сидит необычайно грустная и смотрит в одну точку, пока Соня у нее на руках играет подвесками на ее браслете.