Власть и прогресс - Саймон Джонсон

0,7 %, в то время как с 1940-х по 1970-е годы ОКП равнялся приблизительно 2,2 %. Разница примечательная: это означает, что, если бы рост ОКП оставался таким же, как в 1950–1960-х годах, каждый год, начиная с 1980-го, экономика США получала бы дополнительные 1,5 % ВВП. И это замедление роста производительности – не только проблема эпохи после мирового финансового кризиса 2008 года. Рост производительности в США в «годы процветания», с 2000-го по 2007-й, тоже составлял менее 1 %.

Несмотря на эти данные, IT-лидеры твердят о том, как нам повезло жить в век высоких технологий и инноваций. Журналист Нейл Ирвин в «Нью-Йорк таймс» так формулирует этот оптимистический взгляд: «Мы живем в золотой век инноваций, в эпоху, когда цифровые технологии преображают сами основы человеческого существования».

Итак, проблема с ростом производительности только в том, что мы еще не осознали своего счастья. Например, главный экономист Google Хэл Вэриан доказывает, что медленный рост производительности связан с ее неверным измерением: мы неточно определяем объем выгод потребителя от таких товаров, как смартфоны с функциями камеры, компьютера, плеера, определения географического местоположения – и все это одновременно! Не ценим мы и рост производительности, связанный с мощными поисковыми машинами и обилием информации в Интернете. С ним согласен главный экономист Goldman Sachs Джен Хэтциус: «Мы считаем более вероятным, что статистикам все сложнее и сложнее точно измерять рост производительности, особенно в IT-секторе». Он полагает, что истинный рост производительности в экономике США с 2000 года должен быть на несколько порядков выше, чем сообщают статистические бюро.

В принципе, как рост производительности, так и потребительские выгоды новых технологий следует искать в сообщаемых нами цифрах ОКП, основанных на росте ВВП с учетом изменений в ценах, качества и разнообразия продукции. Таким образом, товары, значительно повышающие благосостояние потребителя, должны давать серьезный рост ОКП. На практике, разумеется, подобные способы измерения несовершенны, и могут возникать ошибки. Тем не менее замедление роста производительности едва ли объяснимо проблемами с ее измерением.

Проблема, о которой идет речь, – недостаточный учет улучшений качества и широких социальных выгод, связанных с новой продукцией, – известна в статистике с тех времен, когда впервые начали измерять национальный доход. Совсем не очевидно, что с появлением цифровых технологий измерение качества продуктов как-то решительно ухудшилось. Водопровод, антибиотики, система шоссейных дорог – все эти инновации породили массу новых услуг и косвенных следствий, очень несовершенно отражаемых в национальной статистике. Более того, нынешнее замедление роста производительности с недостатками измерения никак не связано: отрасли, больше инвестирующие в цифровые технологии, не демонстрируют ни более серьезного замедления роста, ни каких-либо свидетельств быстрого улучшения качества продукции сравнительно с теми, что инвестируют меньше.

Некоторые экономисты, например Тайлер Коуэн и Роберт Гордон, полагают, что в таких разочаровывающих тенденциях производительности отражается сужение возможностей для революционных прорывов. В отличие от технооптимистов, они утверждают, что эпоха великих изобретений осталась позади; теперь улучшения стали минимальными, пошаговыми – соответственно, замедляется и рост производительности.

Среди экономистов нет согласия по поводу того, что именно происходит; но кажется маловероятным, что у человечества просто заканчиваются идеи. Напротив, как мы уже видели в главе первой, наше время – время серьезнейших прорывов в создании орудий научно-технического поиска, в коммуникации и сборе информации. Мы не страдаем от недостатка идей – наоборот, многое свидетельствует о том, что США и западные экономики пренебрегают доступными возможностями и техническими ноу-хау. И исследований, и инноваций полно, но экономике как-то не удается с пользой их применить.

Очевидный факт, что портфель исследований и инноваций в США крайне несбалансирован. Все больше ресурсов вливается в компьютеры и электронику, а все прочие производственные сектора отстают. Недавнее исследование показало, что новые изобретения чаще всего направлены на выгоду для крупных, уже процветающих фирм – в то время как фирмы второго и третьего ряда во всем индустриализованном мире тащатся позади, поскольку их инвестиции в цифровые технологии не окупаются.

Возможно, еще более фундаментальный порок – в том, что рост производительности, связанный с автоматизацией, неизбежно ограничен, особенно в сравнении с предложением новых продуктов и задач, преображающих производственный процесс, как на ранних заводах Форда. Автоматизация заменяет человеческий труд более дешевыми машинами и алгоритмами; но снижение расходов на производство на 10, пусть даже на 20 % за счет автоматизации нескольких задач имеет довольно ограниченное влияние на ОКП и почти не меняет эффективность производственного процесса в целом. А введение таких инноваций, как электрификация, новые конструкции, новые производственные задачи, стояло у истоков значительного роста ОКП на протяжении большей части XX века.

Едва инновации, как это произошло в последние сорок лет, повернулись спиной к повышению предельной производительности и созданию новых задач для человека, мы лишились многих преимуществ, лежавших на поверхности. Утраченные производительные возможности особенно ощутимы в автомобильной промышленности. Внедрение роботов и специализированных компьютерных программ повысило в этой отрасли выработку на человека; однако известные нам данные показывают, что инвестиции в людей подняли бы производительность намного выше. Именно это еще в 1980-х годах обнаружили японские автомобильные компании, например Toyota. Автоматизируя все больше и больше задач, они видели, что производительность не возрастает так, как ожидалось: без живых рабочих в производственной цепочке индустрия теряла гибкость и способность адаптироваться к изменениям. В результате компания отступила на шаг назад и вернула рабочим центральную роль в основных производственных задачах.

Ту же закономерность Toyota продемонстрировала и в Соединенных Штатах. Завод General Motors во Фримонте, штат Калифорния, страдал от низкой производительности, ненадежного качества продукции и трудовых конфликтов и в 1980 году был закрыт. В 1982 году Toyota и GM заключили соглашение о совместном производстве автомобилей обеих компаний и заново открыли фримонтский завод с прежними рабочими и профсоюзным руководством. Но Toyota применила здесь собственные принципы менеджмента, в том числе комплексный подход, сочетающий использование самой современной техники с обучением рабочих, гибкостью и поощрением инициативы. Скоро и производительность, и уровень качества продукции на фримонтском заводе сравнялись с японскими предприятиями Toyota – и поднялись намного выше, чем у американских автопроизводителей.

Уже в наше время те же уроки усвоила Tesla, компания по производству электромобилей, возглавляемая Илоном Маском. Изначально, следуя цифровой утопии Маска, Tesla планировала автоматизировать все производственные операции от начала до конца. Но это не сработало. Расходы увеличились, из-за задержек в производстве компания не успевала удовлетворять спрос, и самому Маску пришлось признать: «Да, избыточная автоматизация Tesla стала ошибкой. Моей ошибкой, если быть точным. Мы недооценили людей».

Вряд ли этому стоит удивляться. Карел Чапек, давший имя роботам, тоже предвидел их ограничения и неспособность