Операция спасения - Сергей Иванович Зверев

улыбкой посмотрел на молодого лейтенанта. Он выключил рацию, но оба еще некоторое время сидели молча, глядя на лес вокруг, на очистившееся как по заказу небо и выглянувшее солнце. Обоих переполняла радость. Родина приняла под свое крыло, под свое командование боевую единицу. Они снова часть армии, у них теперь есть командование. А значит, все будет хорошо, и не надо будет ставить под удар Агнешку, прятаться в подвалах. Наверняка у подпольщиков есть база, они получают продукты и вообще все необходимое. Но самое главное — есть оружие, боеприпасы и товарищи. Значит, здесь, на территории Польши, много советских людей, и командование объединяет их в партизанские отряды, чтобы действовать в тылу врага, вести разведку.

— Ну, вот так! — веско сказал пограничник и положил ладонь на крышку радиостанции. — Теперь у нас начнется другая жизнь, другая борьба, лейтенант Канунников! А встреча со связным у нас, получается, завтра в полдень. Я так мыслю, что надо туда прийти пораньше и осмотреться. А лучше прямо сегодня. Как там да что там, как подойти, как уйти. И вообще, безопасное ли место. Мы теперь не только собой рискуем, но еще и о подпольщиках думать должны. Как бы нам не напортачить.

— Петр Васильевич, — поддержал Канунников командира, — это получается, что мы можем объединить много людей вокруг себя, и наших, кто тут застрял в тылу, и польских патриотов. Ведь должны же они быть! Если подготовиться, раздобыть оружие, так мы же можем и целый лагерь освободить! А это сколько же людей вольется в наш отряд, мы же с боем можем к своим пробиться, как целая воинская часть, как полк!

Через два часа партизаны были уже на опушке, откуда хорошо была видна птицеферма за колючей проволокой. Романчук улегся на живот и приложил к глазам бинокль, пытаясь разглядеть среди узниц, работавших на птицеферме, свою дочь. Канунников, устроившись рядом, пытался прикинуть, в каком месте лучше всего прорезать проволоку, чтобы вывести Светлану из лагеря. Удобнее там, где задняя стена фермы почти граничит с проволокой ограждения. Между задней стеной и ограждением всего метра три, но девушка, если ее заранее предупредить, может незаметно зайти туда, а уж дальше все просто.

— Смотри, — капитан толкнул Сашку локтем. — Вот они!

В странной тишине, вдруг воцарившейся вокруг, слышно было только шарканье ног пленных солдат. Удивительно, но теплая солнечная погода как-то быстро успела смениться на холодную. Все вокруг стало серым, однотонным. Или советским командирам, наблюдавшим за этой колонной, так теперь казалось. Промозглая сырость стелилась по утоптанной дороге, ведущей к воротам концлагеря. Казалось, что туман цеплялся за колючую проволоку концлагеря. И на фоне этой тоскливой погоды колонна польских солдат, едва державшихся на ногах, приблизилась к воротам. На многих из них форма превратилась в лохмотья. Кто-то был в шинели, кто-то только в одном армейском кителе, на ногах у кого-то сапоги, у кого ботинки, а у некоторых ноги были просто обмотаны тряпьем. Иссохшие тела, лица почти у всех были изрезаны тенями от голода и безысходности. И только потом Канунников и Романчук поняли, что эти солдаты так и не сдались, хотя уже находились в плену, во власти врага, что в запавших глазах тлела искра — не надежды, а ярости обреченных, решивших умереть не на коленях.

Когда железные ворота завизжали, открываясь, один из пленных, бывший капрал со шрамом через щеку, крикнул что-то хрипло по-польски и бросился на ближайшего эсэсовца. Это был не боевой клич, а вопль загнанного зверя. Десятки тел ринулись за ним, скелеты в остатках воинской формы, внезапно ставшие ураганом. Руки, привыкшие к кандалам, впились в горла, вырывали винтовки, били камнями, зубами, ногтями. Один из конвоиров, оглушенный, упал, и его оружие на миг оказалось в руках седого майора, успевшего сделать два выстрела, прежде чем очередь из «шмайсера» срезала его.

Но неподготовленный бунт длился всего несколько минут. Пулеметы на вышках стали захлебываться свинцом, рассекая толпу. Те, кто рвался к арсеналу, падали, сраженные в спину. Юноша с перевязанной головой, успевший схватить гранату, взорвал себя и двух охранников — последний аккорд сопротивления. Когда смолкли выстрелы, земля у ворот была усеяна телами в рваных польских шинелях, а дым смешивался с туманом.

Осатаневшие эсэсовцы, перевязывая раны, добивали раненых выстрелами в затылок. Никто из поляков не просил пощады. Последним погиб тот самый капрал: истекая кровью, он дополз до обрывка красно-белого флага, валявшегося в грязи, сжал его в кулаке и держал так, пока офицер в черном мундире не наступил сапогом на его руку, прицелившись в висок. Никто из узников в лагере не знал, что это были за шум и отчаянная стрельба где-то неподалеку. Многие решили, что это был просто массовый расстрел узников. Только воронье, кружившее над воротами, знало, что здесь на миг вспыхнула и погасла ярость тех, кто предпочел короткую светлую свободу рабскому существованию.

Сашка со стоном опустил лицо на руки и лежал так. Романчук, стиснув зубы, продолжал смотреть на результаты побоища. Он прекрасно знал, что сейчас чувствовал его молодой друг, что творилось в душе у лейтенанта, который прошел через подобный ужас. Прошел и выжил, один из многих десятков людей, попробовавших вырваться на свободу. Только Канунников сейчас думал о советских военнопленных, оказавшихся в этом лагере, а его командир еще и о своей дочери. И сейчас ему страшно было оттого, что в бинокль он не видел среди женщин, работавших на птичьей ферме за проволокой, Светланы. Снова и снова он прикладывал бинокль к глазам, но все было тщетно. Светланы там не было.

А Светлана там и не могла быть. Еще утром у одной из женщин, спавшей неподалеку от Светланы, вдруг случился приступ. Ее стала бить дрожь, и женщины, в том числе и Светлана, оказавшиеся рядом, попытались укрыть несчастную, посчитав, что она заболела, что у нее озноб от температуры. Но дрожь быстро переросла в судороги, которые выгибали тело польской женщины, на ее губах появилась пена. Светлана, которая немного знала правила оказания первой медицинской помощи, многому научившаяся у своей матери, бросилась помогать. Она своей косынкой стала очищать рот несчастной, чтобы та не захлебнулась, попыталась вытащить западавший в горло язык.

Прибежавшие на шум надзирательницы-немки застали уже самый финал. Несчастная умерла, несмотря на все старания Светланы. Надзирательницы стали расспрашивать, что здесь произошло. Несколько женщин стали рассказывать и показывать на Светлану. Старшая надзирательница подошла к девушке и концом палки подняла за подбородок лицо узницы.

— Ты понимаешь в медицине? — спросила она по-польски. — Ты врач?

— Нет, — ответила Светлана,