Операция спасения - Сергей Иванович Зверев

Романчуке, который ехал следом. А пограничник уже все понял, когда только из кабины выскочил шофер в черной кожаной куртке и упал, сраженный очередью. Тут же в кузове переднего грузовика поднялись Лещенко и Бурсак. Воспользовавшись тем, что машина продолжала ехать, они стали бить короткими очередями по немецким солдатам. Немцы заметались, послышались ружейные выстрелы. Романчук понял, что немецкий водитель закрывает капот машины. Значит, будет преследование.

— А вот хрен вам! — крикнул пограничник сам себе и, вдавив педаль газа до самого пола, разгоняя машину, резко повернул руль вправо.

Он успел выскочить из кабины, покатился по траве у края грунтовой дороги, когда сбоку раздался страшный удар — треск, замкнула проводка, и воздух прорезал непрекращающийся звуковой сигнал, который выл и выл. Капитан успел выдернуть пистолет из кобуры, которую снял с польского полицейского, и, вскакивая, тут же выстрелил три раза, не целясь, в сторону немцев. Пуля взрыла землю у его ног, еще две пролетели с визгом возле самой головы. «Следующая моя», — успел подумать Романчук, но тут его буквально свалило с ног страшным ударом. Хлопок, с который взорвался бензобак машины, он услышал потом, уже когда катился по земле, в глазах мельтешили искры после сильной вспышки. Он вскочил, успел обернуться, поняв, что немцам не до него, и снова побежал напрямик к лесу. А возле полыхающей огнем груды металла бегали и кричали немецкие солдаты. Совсем немного, не столько, чтобы броситься в погоню за партизанами. Человек пять или семь уложили инженеры, отстреливаясь из кузова, несколько человек метались и корчились на земле, объятые огнем.

Мысль, что им чудом удалось прорваться, уйти, вдруг сменилась другой. Романчук осознал всю трагедию ситуации. Операция сорвалась, немцы видели захваченные машины, что-то расскажут поляки, если живы. И снова облавы, обыски! И теперь спасение дочери вновь откладывается. Так надолго откладывается, что захотелось упасть на траву и молотить по земле кулаками и кричать от отчаяния. Романчук шел, тяжело дыша. Нельзя падать, нельзя молотить и кричать. Ты сильный, ты командир. У тебя есть товарищи, которые пойдут за тобой, куда ты прикажешь, куда позовешь. А как близка была удача… Совсем рядом… Только протяни руку.

И все-таки Романчук упал. Просто уже не было сил бежать, идти, спотыкаться. Он рухнул лицом в осыпавшуюся хвою и застонал. Сжатый в кулак из боли и ярости, пограничник лежал и не чувствовал холода. Отчаяние охватывало и не отпускало. И он очень боялся этих ощущений, боялся, что отчаяние отойдет на второй план и на его место наползет ватной тишиной безразличие, смертельная усталость. Чувство, что ты устал так, что хочется просто умереть, и больше ничего.

Его дочь, Светлана, шестнадцатилетняя девчонка с косичками, которую он учил стрелять в тире под Смоленском, теперь гнила за колючкой концлагеря. Он помнил тот миг, когда они вырвались и пытались скрыться, но потом поняли с женой, что Светланы нет. А потом ее крик. Она кричала и просила о помощи, когда фашисты тащили ее к машине вместе с другими захваченными гражданскими. Семья капитана Романчука, отрезанная от своих после оккупации фашистами Польши, попала в отчаянное положение, но, не сговариваясь, и сам капитан-пограничник, и его жена Елизавета приняли решение: сделать возможное и невозможное, чтобы вырвать дочь из лап фашистов.

В чем только не клялся себе ночами Романчук, скрипя зубами. Он клялся сжечь весь этот ад дотла, клялся убивать каждого встреченного фашиста хоть голыми руками. Ненависть к фашистам грызла его изнутри как ржавчина. Чего только не довелось им с женой повидать за эти месяцы: они видел, как те расстреливали деревни, вешали стариков за «сопротивление», гнали в эшелонах женщин и детей. И каждый крик в его памяти разжигал в его груди еще большую жажду мести.

Так получилось, что здесь, недалеко от польского городка Освенцим, который немцы называли Аушвиц, капитану удалось собрать отряд в лесах, как собирают осколки разбитой стеклянной бутылки. К нему прибился бежавший из концлагеря лейтенант, потом удалось освободить трех гражданских инженеров, которых немцы выводили из лагеря чинить проводку на вышках железнодорожной станции. А потом в отряде оказались Зоя Лунева, Франтишек, старик-провизор Баум и добрая фея пани Агнешка, без помощи которой отряд просто погиб бы от голода и холода. О чем только не думал ночами Романчук! О том, как он будет учить вместе с лейтенантом Канунниковым своих бойцов минировать дороги, молча резать часовых. Но по ночам, когда все засыпали у костра, он доставал потрепанную фотокарточку Светланы и шептал сквозь зубы: «Я приду…»

И вот сегодня так близка была удача, так ощутим был миг долгожданной победы. Но беда пришла оттуда, откуда не ждали. «Это ведь случайность, что мы напоролись на немцев? Нет, не случайность, а ошибка, и ошибка моя как командира, — подумал Романчук и перевернулся на спину, глядя в серое, пасмурное, сумеречное небо. — Я понадеялся на удачу, бросился по непроверенному маршруту без разведки, меня опьянила возможность спасти Светлану сегодня, сейчас! А в результате? Кто же из ребят выбрался, кому же удалось выйти из леса?»

Пограничник закрыл глаза, вспоминая, как он мысленно подгонял себя и своих товарищей. «В лес!» — орал Романчук, стреляя навскидку, чувствуя, как пули свистят у виска. И он бежал, не зная, что с его товарищами, удалось им на машине уйти от погони, была ли погоня? Где они сейчас? Бежал, спотыкаясь о корни, падая в липкую грязь. Немцы не преследовали, но на звуки боя могли прибыть другие и начать прочесывание местности. Чаща поглощала звуки, словно жалея тех, кто еще мог бороться. «Мне удалось, — думал Романчук, — удалось хоть как-то прикрыть их отход». Он поднялся и снова пошел через лес, вспоминая, как стрелял, как стреляли ребята из кузова грузовика, как падали немцы, как другие стреляли вслед машине.

Колено горело от ушиба, но крови, кажется, не было, ноги подкашивались, но он шел, цепляясь за стволы сосен, повторяя как мантру: «Лиза, Светланка, девочки мои…» От голода сворачивало желудок, страшно хотелось пить. Несколько раз капитану казалось, что он слышит лай собак, но он продолжал ползти, как зверь, вырвавшийся из капкана. Не сразу к Агнешке, только сделав большой крюк, чтобы только не подвести ее. Ненависть гнала его вперед — не к абстрактному врагу, а к тем, кто смел тронуть его ребенка. К тем, чьи сапоги топтали теперь не только Польшу, но и его землю. В его груди, под старой одеждой, которую раздобыла Агнешка, все еще горел огонь. Он знал, что сегодняшняя неудача —