Шрам: Легионер - Сим Симович

в мечети — утром отправят обратно. Остальные легионеры устроились где придётся — кто в домах, кто в грузовиках, кто просто на земле, на плащ-палатке, под открытым небом. Ужин был скудный — сухпаёк, вода тёплая, сигареты. Все устали смертельно, тела болели, уши звенели от взрывов, глаза слипались от пыли и дыма.

Шрам не мог уснуть. Лежал в грузовике час, ворочался, пытался отключиться, но сон не шёл. Перед глазами мелькали картинки дня — лица в оптике, выстрелы, тела падающие. Семнадцать выстрелов сделал за день, четырнадцать попаданий точных, может пятнадцать если считать тот сомнительный когда боевик исчез за стеной и неясно попал или промах. Не важно. Много. Плюс зачистка вечером, когда спустился с холма, присоединился к отделению, штурмовал дома. Там убил ещё троих, автоматом и ножом один раз, когда патроны кончились и боевик выскочил из-за угла.

Встал, вышел из грузовика, пошёл на окраину лагеря. Часовые кивнули, пропустили, знали его, не останавливали. Прошёл за периметр метров на сто, сел на камень большой, достал сигареты. Закурил, смотрел на город. Киддаль лежал чёрным пятном на фоне пустыни, кое-где тлели пожары, красные точки в темноте. Пахло гарью, сгоревшей плотью, порохом. Мёртвый город, освобождённый огнём и кровью. Завтра придут малийские солдаты, поднимут флаг, объявят победу. Легионеры уедут, начнут готовиться к следующей операции. Колесо крутится.

Небо было огромное, первобытное. Звёзды ярче чем в Марселе в тысячу раз, Млечный Путь рекой разливался от горизонта до горизонта. Созвездия южные, незнакомые некоторые, но красивые. Скорпион низко над горизонтом, Центавр высоко, Южный Крест на востоке. Луны не было, новолуние, темнота абсолютная. Только звёзды, миллиарды огней в пустоте, горящих миллионы лет, равнодушных к тому что происходит на песчинке под названием Земля.

— Не спится?

Голос сзади, тихий, знакомый. Шрам не обернулся, узнал по акценту. Малик. Алжирец прошёл вперёд, сел рядом на песок, вытянул ноги, откинулся на руки. В левой руке держал пистолет «Глок», в правой книжку потрёпанную — Коран в кожаном переплёте, маленький, карманный, зачитанный. Странное сочетание — оружие и святая книга.

— Не спится, — ответил русский. — Адреналин ещё в крови, мозг не отключается.

— У меня так же, — Малик положил пистолет на колени, открыл Коран на закладке, читал при свете фонарика маленького. Губы шевелились, шёпот тихий, арабские слова непонятные. Читал минуту, закрыл книгу, выключил фонарик. Посмотрел на небо, молча, долго.

— Почему читаешь здесь? — спросил Шрам. — После боя, ночью. Молитва?

— Не совсем, — Малик усмехнулся, горько. — Привычка скорее. Успокаивает. Слова знакомые, ритм мерный. Как мантра для буддистов, понимаешь?

— Понимаю. У каждого свои ритуалы. Кто-то читает, кто-то пьёт, кто-то просто сидит и смотрит в небо.

— Ты во что веришь? — алжирец посмотрел на него, глаза тёмные, усталые. — В Бога? В судьбу? В что-то?

Легионер затянулся, выдохнул дым, подумал. Вопрос сложный, требующий честного ответа. Можно соврать, отшутиться, уйти от темы. Но Малик спрашивал искренне, после боя где оба могли умереть, в ночи где ложь не имеет смысла.

— Не знаю, — сказал наконец. — Раньше верил, может, когда ребёнком был. Дед рассказывал про войну, про то как молился перед боем, как Бог спас его несколько раз. Но потом… — замолчал, вспоминал. — Потом увидел слишком много смертей. Хороших людей, плохих, детей, стариков. Умирают все одинаково, без разбора. Где там Бог? Если он есть, то либо не всемогущий, либо не добрый. Либо вообще не вмешивается, сидит где-то наверху, смотрит как мы режем друг друга. Какой смысл в таком Боге?

Малик кивнул, понимающе:

— Теодицея. Проблема зла. Классический вопрос. Если Бог всемогущ и благ, откуда зло? Богословы бьются над этим века, придумывают объяснения — свободная воля, испытание, непостижимость замысла. Но на войне эти объяснения звучат пусто, как издевательство.

— Ты тоже задаёшь себе этот вопрос?

— Постоянно, — алжирец погладил Коран, как живое существо. — Я вырос в Алжире, в семье религиозной. Пять молитв в день, пост в Рамадан, всё по Шариату. Отец был имамом, строгим, праведным. Учил меня что Аллах видит всё, судит всё, воздаст каждому. Я верил тогда, искренне. Потом попал в армию, воевал с исламистами. Они тоже верили, искренне, кричали «Аллах Акбар» и резали горла мирным. Я убивал их, тоже с именем Аллаха. Оба кричали одно и то же, оба считали себя правыми. Кто из нас прав? Кого Аллах поддерживает? Или он вообще не выбирает, смотрит как мы убиваем друг друга во имя его?

— И что решил?

Малик посмотрел на небо, на звёзды, молчал долго. Потом сказал тихо, почти шёпотом:

— Решил что Бога нет. Во всяком случае такого Бога, какого нам описывают. Нет всемогущего судьи, нет рая и ада, нет воздаяния. Есть только мы, люди, на маленькой планете, в огромной вселенной, пытающиеся выжить и придумывающие смыслы чтобы не сойти с ума от бессмысленности.

Шрам посмотрел на него удивлённо. Малик всегда казался верующим — молился пять раз в день, читал Коран, соблюдал правила. И вот оказывается…

— Но ты молишься, читаешь Коран, — сказал русский. — Зачем, если не веришь?

— Потому что это часть меня, — алжирец открыл книгу снова, провёл пальцем по строкам. — Я вырос с этим, это язык моего детства, моего отца, моего народа. Когда читаю Коран, слышу голос отца, вижу мечеть где молился ребёнком, чувствую связь с прошлым. Это не вера, это память, корни. Плюс ритм успокаивает, слова красивые, поэзия. Не обязательно верить чтобы ценить красоту текста.

— Понимаю, — Шрам кивнул. — У меня тоже есть воспоминания, связанные с религией. Дед водил в церковь иногда, на Пасху, на Рождество. Я не верил даже тогда, но атмосфера нравилась — свечи, пение, запах ладана. Спокойствие какое-то. Но потом всё оборвалось, я ушёл, вырезал прошлое. Теперь даже в церковь захожу редко, когда совсем тоскливо. Сижу в последнем ряду, смотрю на распятие, пытаюсь понять что чувствуют верующие. Не получается.

Малик усмехнулся:

— Мы оба потерянные. Без веры, без родины, без корней. Легионеры — армия призраков, людей которых нет. Мы умерли в прошлой жизни, родились в новой, но не живём по-настоящему. Просто существуем, выполняем приказы, убиваем, ждём когда убьют нас.

— Мрачно сказано.

— Но правдиво.

Молчали, курили, смотрели на звёзды. Город позади дымился, в лагере кто-то храпел, часовой окликнул кого-то, получил ответ. Жизнь текла, война продолжалась, мир вращался безразлично.

— А звёзды? — спросил Шрам. — Ты смотришь на них часто. Что видишь?