Белорусское небо - Сергей Иванович Зверев

…А Зоя в этот момент тоже смотрела на лес вокруг, прислушивалась к шорохам и скрипу деревьев, а думала она и о Саше, и об Игоре, и вообще обо всех. Тревожно было на душе у девушки. Наступали сумерки, но темнота леса не пугает. Она густая, но знакомая — как старый противник, чьи повадки изучены досконально. Зоя двигалась бесшумно, ступая так, чтобы снег не скрипел под ногами, чтобы не соскользнуть на корнях деревьев, не наступить на торчащую из-под снега сухую ветку. Она шла так же легко, как когда-то шла по лыжне.

Тело помнит. Раньше ее дыхание ровным ритмом отсчитывало метры дистанции. Теперь оно глубже, медленнее, — чтобы не дрогнула рука, если придется стрелять.

Винтовка не спортивная, не отлаженная до идеала. Но она послушна. Винтовка привычнее, она чем-то напоминает спортивное оружие. С автоматом все не так, и Зое удобнее было держать в руках именно винтовку. Девушка знает ее вес, чувствует каждый зазубренный край на деревянном прикладе — следы боев, падений, бегств. В чьих руках она побывала, в каких боях, в кого из нее стреляли? Теперь не важно — это ведь просто инструмент в твоих руках.

Из домика лесника доносятся приглушенные звуки. Там не спят, там кроме капитана Сороки те, кто не умеет стрелять. Елизавета — жена командира, Светлана. Они смотрят на нее с надеждой, потому что она быстрее, точнее, хладнокровнее их. Они слышали рассказы мужчин о том, как Зоя умеет себя вести в бою. Когда-то ее фото висело на Доске почета в спортзале, а теперь она — их щит. Зоя остановилась и прислушалась.

Тишина. Но девушка знает — это обманное впечатление. Война не молчит, она притаилась, как зверь в засаде. В памяти всплывают другие ночи. Ночи в вагоне, когда ее везли вместе с другими схваченными людьми в концлагерь. И ночь побега. А еще она хорошо помнила гул моторов в небе, черные силуэты на фоне горящих домов, крики. И выстрелы. Она помнила и свои выстрелы. Все до единого. Нет, не те, которые были сделаны на тренировках или на соревнованиях. Первая пуля, выпущенная не в мишень, а в живого человека. Тогда Зоя не дрогнула. Она просто сработала. Как на тренировке. Правда, никто не знает, что после у Зои тряслись руки. Сейчас — нет, сейчас уже руки у нее не будут трястись, девушка это знает точно.

Зоя медленно обходила периметр, проверяя тени. Если придут, то она встретит их первой и не промахнется. Тренировки, резкий выдох перед выстрелом, мишени, которые казались тогда главными врагами. Смешно. Настоящие враги не стоят на месте, не отмечены красными кругами. Они приходят без предупреждения, сжигают дома, убивают без разбора. Легкий ветерок шевелил ее непослушные, выбившиеся из-под шапки неухоженные волосы. На мгновение Зоя закрыла глаза, вдыхая запах хвои и морозного снега. «Когда-нибудь лес снова будет просто лесом, — подумала она. — И по нему можно будет идти и смеяться беззаботно вместе с подругами или… с парнем». Но не сегодня. Сегодня она часовой. И пока ее глаза следят за темнотой, а пальцы лежат на спусковом крючке, товарищи в доме могут спать, просто отдыхать. Это очень нужно и важно, потому что человеческий организм не всесилен.

Сухая ветка треснула совсем недалеко, и Зоя мгновенно опустилась на одно колено и подняла винтовку. Ее глаза забегали по сугробам, по кустам, по стволам деревьев, пытаясь уловить признаки движения. Нервы были напряжены как струна. Неужели фашисты выследили? Но тут снова треснула ветка и какой-то невнятный голос то ли застонал, то ли всхлипнул. Зое показалось, что голос женский, тонкий и какой-то жалобный.

Опустив винтовку, Зоя поспешила к крайним деревьям, к той дорожке, которая вела на поляну со стогами сена, заготовленного еще лесником. И через несколько шагов девушка увидела маленькое тело, накрытое простыней, как саваном. Она увидела ребенка, потому что простыня сползла набок, она была порвана в двух местах, а мальчик стонал, что-то просил или кого-то звал и пытался встать.

— Эй, ты кто такой? — Прислонив винтовку к дереву, Зоя подошла к ребенку ближе. — Да откуда ты взялся-то?

Девушка так перепугалась за мальчика, так испугалась, что где-то недалеко еще большая беда, что чуть было не бросила винтовку. Но в последний момент она все же вспомнила про оружие, перекинула ремень через плечо и приподняла мальчика, попыталась поставить его на ноги. Это был ребенок лет десяти. Черные круги вокруг глаз и белое бескровное лицо. Зоя сунула пальцы мальчику за воротник и почувствовал ледяной холод. Этот ребенок замерз до предела. Как он еще не лег и не умер от холода.

Зоя поднатужилась и взяла мальчика на руки. Она с трудом донесла его до ступеней, усадила и крикнула в дверь:

— Скорее! Помогите!

К порогу выбежали все. И Сорока с автоматом, и Елизавета, и Светлана. Все с изумлением уставились на найденыша, а потом поспешно затащили его в дом, стали раздевать. Особист толкнул назад Зою, когда она попыталась снова отправиться на пост.

— Останься, — коротко приказал он и кивнул на мальчишку: — Поможешь!

Быстро одевшись, Сорока с автоматом вышел на улицу и стал обходить местность вокруг, рассматривая следы. Потом он нашел след мальчика и прошел по нему метров двести. Было понятно, что ребенок часто падал, иногда передвигался на четвереньках, не в силах подняться. Поднимался он там, где мог ухватиться за ветки деревьев. Сколько прошел и откуда появился этот мальчик, было совершенно непонятно.

Через два часа Сорока вернулся и снова отправил на пост Зою, а сам остался с женщинами и стал расспрашивать про мальчика: как назвался, откуда и куда шел, что было при себе?

— Да ничего он не говорил, — всплеснула руками Елизавета. — Еле отогрели, он аж плакать начал от боли, когда руки и ноги от холода стали отходить в горячей воде. Он скорее бредил, чем что-то рассказывал. А при себе ничего у него не было. Вон его вещи лежат на печке, сушатся.

Сорока подошел к вещам. Обычная деревенская простая одежда. Все латаное-перелатаное. Свитер не по росту и весь в дырах, рубашонка, перешитая из взрослой, носки деревенской вязки, штанов двое, да только все слишком тонкие для зимы. Пальто драное, во внутреннем кармане крошки хлеба. Шапка кроличья с вылезшим мехом, вязаные варежки насквозь мокрые.

— А это что? — спросил Сорока, подняв с пола порванную простыню. — С ним была?

— На нем, — сказала Елизавета. — Ты же помнишь, как его Зоя принесла. Не знаю, зачем простыня.