Задохнись моим прахом - more_popcorna

– Держись.

– Лав. Ну наконец-то. Я так рад, что ты ушла. Прости, что сказал тебе утром.

– Молчи, Хьюго. Твоя рана…

– Сокращает мне минуты жизни, – договорил он за меня, – знаю. И ты знаешь. Когда это все началось, одному парню руку оторвало – я тут же побежал его спасать. И то не справился! А тут пуля насквозь. Бесполезно.

– Не говори так! Мы остановим! Справимся! Ривер, только не ты…

Слезы подступали, но я их лишь смахивала в стороны. Времени на истерику не было.

– Потратишь сейчас бинты на меня – потом не сможешь использовать их на другом. На том, у кого еще есть шанс. Ты же знаешь это, Лав. Не стоит. Мы так уже делали…

– Я должна попытаться!

– Не должна! Твое… теплое отношение ко мне… и благодарность за то, что… я тебя тогда спас, не продлят… мне жизнь. Я лишь подольше пострадаю!

Я остановилась. Он был прав. Во всем был прав. И мне действительно стало жаль бинты. Это был такой ценный ресурс. Впервые в жизни я тогда подумала, что они больше помогут мне, чем ему.

И от этой мысли мне стало дурно внутри. Я чувствовала себя омерзительной.

Парни сзади старались оказать кому-то помощь. Звали меня. Потому что знали, что, после Ривера, только я могла что-то сделать. Как-то помочь. У того парня с отрезанными ногами вытекало все больше и больше крови. Если сейчас мы не перевяжем их и не остановим кровотечение, он умрет в течение часа.

Иди, – сказал Хьюго, – его еще можно спасти.

Я не могла встать. Ноги не слушались. Я не решалась покинуть Ривера в последние секунды его жизни. Только для того, чтобы спасти незнакомца. Которому нет смысла жить в этом городе без ног.

Но он сможет прожить так максимум месяц.

А Ривер максимум минуту.

Икры были ватные. Я старалась подняться и сначала шла к раненому на корточках. Потом встала. Ребята уже вовсю его держали, когда я начала доставать инструментарий.

Вколоть обезболивающее. Морфий. Обеззаразить рану. Наложить шину. Завязать бинты. Проверить состояние. Следить за пульсом и кровью. По возможности успеть узнать, какая у него группа крови.

Все произошло быстро. Я действовала как по автомату. Так, как учил Ривер. Всегда смотрела за его действиями, но никогда ничего не делала сама. Вряд ли у меня первый раз получился удачным. Но тогда бы никто не сделал лучше меня.

Все это знали. А я, все еще, сомневалась.

Думала Хьюго сейчас поднимется и поможет мне. Но когда я обернулась назад, то увидела, что его открытые глаза застыли на мне, а рука перестала держать рану.

Хьюго Ривер умер. Это мысль пронзила меня и одновременно разбудила от того коматоза, в котором я прибывала с момента, как вступила в это кровавое месиво. Последние секунды жизни он провел, следя за тем, как я спасаю человека. Следил, чтобы я все сделала так, как он учил. Как будто стоял за моей спиной и мысленно подсказывал.

Поэтому я сделала все это быстро. Как будто уже делала раньше. Под его надзором.

Ребята удивились моей работе. Потом взяли бедолагу и положили на ближайшую кровать. Ко мне на стол начали прибывать все новые и новые пациенты. Воспользовавшись моментом, когда их меняли, я подошла к Хьюго и закрыла ему глаза.

Это был тот самый момент, когда жизнь делиться на “до” и “после”. Когда ты вдруг, смотрясь в зеркало, или его остатки, видишь в нем другого человека.

Даже твоя внешность как-то меняется, хотя ты все в той же одежде.

Но твое выражение лица.

Оно уже другое.

И тебе приходится знакомиться с новым человеком.

Не отпустив старого.

Он просто исчезает, как будто бы его и не было его никогда.

…

Ты могла быть первой, Пандора, кому я решилась рассказать о таком. Не о всей истории целиком, а о моменте, который меня поменял. Наверное, я никогда больше не смогу о нем вспомнить. Как и о себе до трагедии. Жаль, что ты не слышишь.

– Я слышу. Я все это слышала. От начала и до конца.

Глава 16. «Time after time».

Мы пытались продолжать жить как-то дальше. Но у нас это не получалось. Половина школы была нещадно перерезана, остальная – приходила в себя.

Прошел где-то месяц. Не помню точно. Просто в какой-то день оставшиеся девочки принесли свежую и сладкую голубику с малиной. Они не решались ходить дальше той яблони. Поэтому, после резни, мы питались в основном ягодами и овощами.

Дни я проводила преимущественно с теми, кого еще косая не успела забрать. Остальные пытались мне помочь. А я стала их учить как обрабатывать раны и делать перевязки. Как когда-то меня учил Ривер.

Но новым доктором они меня величать не спешили. И слава богам.

Так, к концу июля, мы потеряли свыше двадцати человек. Или даже больше. Я, честно, сбилась со счета. Не запоминала их имена. Как и дни. Ведь они слились воедино, превратились в какую-то серую жижу: подъем, обход, оказание помощи, перевязки, лекарства, какой никакой завтрак, спасение тех, кого принесли с вылазки, опять перевязки, снова лекарства, дрем по десять минут, пока кому-то снова не станет плохо, потом потеря – почему-то люди уходили под вечер, когда мы, уже никакие после тяжелого дня, валились с ног, похороны, кое-какие поминки, и холодный тяжелый матрас подо мной. Ночь прошла хорошо, если Итан не разбудил меня и не попросила подойти к кому-то из раненных.

На вылазки я больше не ходила. Не с теми парнями, ни с кем-то другим. Я была единственным врачом и каждую минуту кому-то требовалась моя помощь. Когда Ия предложила мне через несколько дней после резни сходить проветриться, какой-то бедный парень, который стал парализованным по пояс, схватил меня крепко за руку и держал до тех пор, пока я всех не уверовала, что никуда не уйду. В тот момент я даже как-то не замечала свою самооценку, которая значительно скаканула вверх. Наверное, сама верила, что кроме меня им никто не поможет. Да и, откровенно говоря, просыпаясь, у меня уже не было сил куда-то идти.

Тот, кто поправился, уходил. С концами. Люди забирали все свои припасы. Если их было недостаточно – крали у соседа, который лежал весь перебинтованный. Или лекарства у меня. Каждый