Последний бой «чёрных дьяволов» - Сергей Викторович Нуртазин

семеро бойцов отбились от батальона. Дальше ты знаешь. Чуть позже вызнали мы от случайно встреченного местного жителя, что недалеко от демаркационной линии идет бой чешских партизан с немцами и что американцы не принимают сдачи фрицев, а значит, могут не принять и нас, а если и примут, то, скорее всего, выдадут Красной армии. Так что оказались мы, Саша, между молотом и наковальней. Куда ни кинь, всюду клин. Такие дела. С одной стороны – эсэсовцы и партизаны чешские, с другой – Красная армия. Вот и выбирай – здесь повесят, а там расстреляют. Что лучше?

Григорьев снял кубанку, почесал затылок.

– Да-а уж, незадача. Попал ты, однако, Тимофей Прохорович, как кур в ощип. Даже не знаю, что тебе посоветовать.

Великанов пригладил рыжеватую щеточку усов, подавленно вздохнул.

– Чего тут советовать. Муторно на душе. Хоть волком вой. Назад, на родину, мне дороги нет. Если не расстреляют, то в лагерь точно сошлют, да и не хочу я, чтобы на мать с сестренкой мой позор лег. Я ведь и имя отца опаскудил, а он в Гражданскую кровь проливал. Когда со шпаной связался, он мне об этом напомнил, я тогда все осознал, по-другому жить начал. Только теперь так не получится… Люди к нему с уважением относились, а меня что ждет: позор, унижения, допросы. Я допросами сыт со времени нашего пребывания в спецлагере. С той поры не люблю я этих ребят из НКВД.

Григорьев его мнения не разделял. Он помнил, как эти ребята в ноябре сорок первого года защищали его родной город Ростов-на-Дону от захватчиков, слышал от сослуживцев про подвиги бойцов десятой стрелковой дивизии войск НКВД, оборонявшей Сталинград летом сорок второго. Мерить их одной меркой он считал неправильным, но перебивать товарища не стал, а Великанов продолжал говорить:

– Припомнят, что в сорок втором в окружение попал. Опять же, даже если и оправдают, то все равно предателем считать будут. Как людям в глаза смотреть?.. К немцам ненароком попадешь, тоже меня не помилуют, а партизаны на дереве повесят. Так что выход один: поможем вам, и буду пробиваться к американцам, вместе с этим, как его, Джонатаном Брэндоном, а дальше как получится. Если, конечно, ваш командир позволит, но для этого еще надо в предстоящем бою выжить… Ладно, чего все обо мне. Сам-то как? Гляжу, уже старший сержант и грудь в наградах. Эх, Сашка, кем бы мы сейчас были, если б не война. Ты, наверное, как и хотел, учился бы в Москве, а я бы уже ремеслуху закончил и работал.

– А Максимка железнодорожное училище, если бы был жив, и Левка Багдасарян поступил бы в Ленинградскую военно-морскую спецшколу…

Великанов сжал кулаки.

– Все переломала война проклятая… А за тебя я рад, молодец, все у тебя в порядке, и дальше должно быть в порядке. Станешь ты литератором, как и мечтал, и когда-нибудь напишешь книгу об этой войне и о том, что мы пережили, или сочинишь стихотворение.

Григорьев удивленно посмотрел на товарища:

– Откуда тебе известно, что я стихотворения сочиняю?

– От Клавдии. Твоя Анастасия рассказала ей об этом, а она мне проболталась… Только сейчас не о том речь. Вот о чем хочу тебя попросить: ты за меня не встревай, я тебя с детства знаю. Не лезь, это мое дело, а у тебя из-за меня неприятности могут быть. Зачем они тебе? Расстреляли бы меня и ладно, все равно погибшим числюсь, и моим не говори, что видел меня. И еще вот, – Великанов бережно снял с шеи черный плетеный шнурок с эбонитовым шестигранным пеналом, протянул Александру. Это был эбонитовый «смертный» медальон, такие были у красноармейцев в начале войны. – Держи, пусть у тебя будет, я его даже в плену сохранил. Он меня сберег, сбережет и тебя.

– Что это? – Григорьев бережно взял пенал, хотел посмотреть, что находится внутри, но его остановил тихий оклик Аркадия Лисковца:

– Командир! Там, кажись, наши…

Григорьев посмотрел на тропу. К ручью, на другой стороне которого залег со своими бойцами младший лейтенант Наговицын, настороженно оглядываясь по сторонам, шли вооруженные люди в красноармейской форме. Григорьев стал считать выходящих из зарослей незнакомцев. Их было пятнадцать, у каждого автомат «ППШ» или винтовка.

«Нас пятнадцать и их тоже, выходит, что если это не красноармейцы, а переодетые враги, и дело дойдет до боя, то на каждого нашего по одному противнику», – мелькнуло в голове Александра.

Он ошибался, из зарослей, отстав на три десятка метров, показались еще пятеро. Были они своими или переодетыми в форму Красной армии, предстояло выяснить, но для этого нужно было подождать. Старший сержант помнил об уговоре с Наговицыным, поэтому, выглядывая из-за ствола молодого бука сквозь ветки кустарника, наблюдал, как незнакомцы втягиваются в ложбину. Краем глаза он заметил движение с той стороны, откуда пришли неизвестные. Григорьев повернул голову, прищурил глаза. Теперь он четко видел немецких солдат в форме фельдграу и камуфляже. Они шли сзади, отпустив своих русских пособников на полсотни метров вперед.

«Как скот на убой гонят», – подумал Александр и, повернувшись к Лисковцу, прошептал:

– Нет, Аркаша, это не наши.

«Не наши» с каждым шагом становились все ближе к ручью, где их поджидал Наговицын со своей группой. «Чего же он медлит? До ручья чуть больше десяти шагов осталось». Младший лейтенант будто прочитал его мысли, его звонкий голос эхом разлетелся по лесу.

– Руки вверх! Бросайте оружие! Сдавайтесь! Вы окружены!

Впереди идущий оказался опытным воякой, со словами: «Хрен вам!», – не вскидывая автомат, он дал очередь от пояса в ту сторону, откуда раздался голос Наговицына. В ту же секунду со стороны ручья раздались выстрелы винтовок и пулеметные очереди. Изрешеченный пулями предатель рухнул на тропу. Досталось и следующему за ним бойцу. Двое подняли руки вверх, один бросил винтовку и с истошным криком: «Не стреляйте! Сдаюсь!» – упал на землю, остальные, отстреливаясь, бросились назад, но было поздно. Григорьев во всю мощь легких прокричал:

– Огонь! – и стараясь сбить противников с толку, добавил: – Первая рота, заходите с тыла! Вторая рота ко мне!

Из огненного мешка не ушел ни один из пятнадцати переодетых в красноармейскую форму врагов. В живых остались только пятеро отставших. Они успели залечь и открыли огонь по высоткам и группе младшего лейтенанта Наговицына. К ним на помощь подошли немцы. С каждой минутой их становилось все больше. Это заметил и Лисковец:

– Ишь, прут, как саранча. Видимо, припекает им задницу. Похоже, что наши поджимают.

Григорьев согласился:

– Похоже на то, а может, раскусили, что нас мало. В любом