Последний бой «чёрных дьяволов» - Сергей Викторович Нуртазин

Григорьев, не в силах сдержать слез, встал, сорвал с головы кубанку, отошел в сторону. Стоявшие рядом партизаны и мотоциклисты обнажили головы. На этой войне Александр потерял многих товарищей, но зачастую справлялся со своими чувствами, а здесь вот не смог. Сегодня он нашел друга детства, но потерял двух бойцов своего отделения и боевых товарищей – Михаила Красильникова и Константина Вязовского.

К нему подошел Мельников, смахнув с левого глаза набежавшую слезу, вымолвил:

– Как же так? После победы ведь. И месяца не отвоевал парень. Жизни не видел и любви не познал. Лучше бы меня, бобыля…

Григорьев не ответил, стоял с опущенной головой, едва сдерживая слезы, да и что тут скажешь. К ним присоединился Аркадий Лисковец, положив ладонь на крутое плечо сибиряка, нервно произнес:

– Не трави душу, Василий Матвеевич. До победы лучше бы было? Смерть она и есть смерть. Она не выбирает, когда, кого и где забрать. Мало ли мы за войну товарищей своих потеряли? Но не пристало нам сырость разводить. Всех не оплачешь. Столько нашего брата полегло, что еще долго бабы рыдать-горевать будут. И мать Костина и Михаила Красильникова супружница Екатерина Васильевна, и детишки его осиротевшие. Столько еще слез будет, что утонуть можно, только горя в слезах не утопишь. Давайте лучше помянем товарищей наших, – Лисковец отстегнул фляжку, протянул Григорьеву. – Держи, командир.

Александр поднял голову, взял фляжку. Все бойцы его отделения стояли рядом. Все, кто остался жив. Окинув боевых товарищей взглядом, он сделал глоток, протянул фляжку младшему сержанту Опанасенко, хрипло спросил:

– Как это случилось?

Богдан взял фляжку, но пить сразу не стал, заговорил медленно, с частыми паузами:

– Прости, командир, не уберег хлопчика… Тех, шо у нашей форме були, мы пострелялы, так нимци другий раз в мишок не полизли, на нас кинулися. Власовца вбили, Вахтанга Гургенидзе тож у ногу поранили. Мы же их псив поганых не меньше пятнадцати положили вбитыми и поранеными. Один Василь Матвеевич з своей винтовки почитай пятерых до биса в пекло видправив… Потом у нас почти весь боеприпас кончавси, мы вбитыми претворилися, а коли фрици близко оказалися, мы з ими в рукопашну зийшлися… Невидомо як от них отбились… Щоб им пусто було! Я одного з трофейного «вальтера» застрелив. Тильки и у нас без потерь не обошлося, мене у руку поранили и Вязовского вбили. Вин за деревом сховався, а коли нимци пидийшли, з ножем на их кинувся, одного вдарив и штовхнув його на того який заду пиднимався… Нимци впали, а Костянтин на них стрибнув, потим другого тож ткнув, а третий його з автомата… Гургенидзе тож, хоч и поранений, одного смог своем кинджалом заризати. Поки ми з ними возилися, вони нас обийшли з низу, тай в тыл хлопцам, шо у ручья оборонялися, вдарили. Побили б усих, тильки з лису по ним америнканэць лупанул з автомата разом з раненым власовцем. Нимци того власовца тож вбили, и тех двух його друзив, шо у ручья були, чеха, як його забув, Мирослава, а ще дуже поранили командира партизанского и нашего Перемогина. Санитар сказав, шо хлопец сильно пораненный, навряд чи выживе. Надо його швидше в медсанбат доставити. Може, ликари допоможуть. Тильки Костянтину нашему вже ничого не допоможе, – Богдан вздохнул, приложил к губам горлышко фляжки, собираясь сделать глоток, но резко дернулся от прогремевшего рядом выстрела. Разведенный спирт выплеснулся на его подбородок и грудь.

Все повернулись в сторону выстрела. Никто не заметил, как Тимофей Великанов снял с головы пилотку, тайком вытащил из-за пазухи немецкий пистолет «браунинг» и выстрелил себе в сердце. Григорьев, бросив сжатую в ладони кубанку на землю, подбежал к другу, упал на колени, распахнул на груди китель и разорвал рубаху, надеясь оказать ему помощь, но Великанову она была ни к чему. Он умирал. Григорьев обхватил голову руками.

– Тимоха, дурак, зачем? Вот и ты ушел… Так решил меня от неприятностей огородить? Что же вы, ребята?!

К нему подошел Аркадий Лисковец, подал кубанку, похлопал по плечу.

– Пойдем, командир, в лесок, там душу отведешь. Сюда ротный с заместителем комбата идет, не надо им это видеть.

Григорьев тяжело поднялся, медленно пошел за Лисковцом. За ними потянулись Богдан Опанасенко и Василий Мельников. Следом, прихрамывая на раненую левую ногу и опираясь, как на посох, на брошенное Тимофеем Великановым ружье, Вахтанг Гургенидзе, которого поддерживал Джумагалиев. Они вышли на ту же поляну, где недавно Александр разговаривал с командиром роты Тихомировым. Устало сели на поваленный ствол, допили остатки спирта из фляжки, закурили. Григорьев вдруг вспомнил о подаренном Великановым медальоне смертника, достал из кармана эбонитовый пенал, открутил винтовую крышку футляра, осторожно, двумя пальцами, вытащил ветхий клочок бумаги, развернул, пораженно замер. Было от чего. На пожелтевшей бумаге химическим карандашом красивым убористым почерком было написано всего лишь два слова: «Живите, ребята». Это было знакомое Александру Григорьеву предсмертное письмо старшего лейтенанта артиллерии Андрея Урванцева, спасенного им и его друзьями в сорок первом году на окраине Ростова-на-Дону. Урванцев завещал им жить, но до конца войны из четверых друзей дожил только он один…

* * *

У оставленных на лесной дороге мотоциклов они оказались после полудня. Петр Долгих встретил их грозным окликом:

– Стой! Кто идет?!

На оклик ответил Аркадий Лисковец:

– Свои, Петя, свои. Повезло тебе, парень, что тебя здесь оставили. Иди, помоги Опанасенко и Джумагалиеву Гургенидзе сюда доставить и в люльку посадить.

Когда все собрались у мотоциклов, Долгих с удивлением посмотрел на пришедшего с ними американца, обвел всех взглядом, с тревогой в голосе спросил:

– Где Красильников, Вязовский?

Григорьев потупил взгляд.

– Убит Красильников и друг твой Костя тоже.

– Как? – несколько растерянно произнес Долгих.

– Как? Да вот так! – несколько нервно ответил Александр. – Доставай сухой паек, перекусим и в путь. Нас в батальоне ждут. От командира роты получен приказ, нужно срочно доставить нашего американца в расположение батальона, а оттуда его к союзникам переправят.

Лисковец полез в люльку мотоцикла, достал вещмешок.

– Верно, перекусить надо, со вчерашнего дня не жрамши…

Плащ-палатку расстелили на траве рядом с мотоциклами, раздали каждому по банке тушенки и по ломтю хлеба. Григорьев пригласил чеха и Джонатана Брэндона. Партизан угощение принял, не отказался и американец. Сел, взял банку в руки, довольно произнес:

– О, Америка! Ленд-лиз?

Лисковец недовольно буркнул:

– Заладил: ленд-лиз, ленд-лиз. Вы бы лучше Второй фронт раньше открыли, тогда бы и наших ребят меньше погибло, а то пришли на помощь, когда мы немца погнали, явились, не запылились, мать вашу. Мы, пока