Полное погружение - Сергей Александрович Васильев

долгое время. Но получается это далеко не у всех. Почему — даже не представляю, не спрашивайте. У Филиппова и Стрешнева всё всегда складывалось успешно. Они крепили к себе электроды, измеряющие их собственное магнитное поле, включали резонатор, и пламя свечи внутри контура вдруг начинало гореть там, куда был направлен взгляд испытателя. Мне и многим другим выполнить этот трюк не удавалось, хотя я очень старался: однажды целый день просидел обвешанный проводами с дурацким металлическим обручем на голове… Наверно, это так же, как слух и голос: если природа не дала — не исправишь.

— Разрешите уточняющий вопрос, Михаил Петрович, — встрепенулась Вася, — пламя свечи в резонаторе гасло и появлялось на новом месте?

— Нет, — Налётов задумался, вспоминая увиденное. — Как я про это не подумал раньше? Пламя как будто раздваивалось. Огонь свечи внутри контура продолжал гореть, а на некотором отдалении вдруг появлялась его копия.

— Это и есть явление квантовой суперпозиции или квантового дуализма, заложенного в основу работы нового компьютера, — пояснила Василиса, — мне про него рассказывал папа и всегда делал это очень образно, потому и запомнила. Ещё один вопрос: как Филиппов мог понять, кто из экспериментаторов подходит, а кто — нет?

— Только естественным методом подбора. Филиппов устраивал длительную проверку кандидатов, что многие принимали за сеансы спиритизма. А Пильчиков не рисковал так привлекать к себе внимание и работал только с тем, кто уже был отобран ранее — с вашим отцом.

— Тогда у меня рождается целый ряд естественных вопросов. Почему за столько времени никто не пытался подобрать нового подходящего кандидата? Зачем лабораторию сначала хранили больше 10 лет, а потом озаботились перевозкой в Севастополь? Или здесь появился медиум? Не проще ли было его пригласить в столицу?

— Уверен, что пытались и не раз! Но никто в точности не мог рассказать, как функционирует дефлектор и что надо проверять. Ведь никого из экспериментаторов в живых не осталось. Я же смог убедить начальство, что не имел никакого отношения к работе Пильчикова и Стрешневых в Порт-Артуре, и меня не трогали. Можно считать — повезло… Но насчет нынешней перевозки лаборатории в Севастополь… Не представляю, — Налётов покачал головой, — не знаю и знать не хочу.

— Почему? — подал наконец-то голос Петя.

— Потому что всё, что связано с работами Филиппова, превращается в игру со смертью. Все, кто имел дело с дефлектором или хотя бы с информацией о нём, покупали билет в один конец.

— Кто же так беспощадно расправляется с учеными и естествоиспытателями?

— Сначала я думал, что власть. Но когда один за другим скоропостижно умерли или погибли криминалисты, расследовавшие смерть Филиппова, решил, что это — революционеры. Однако Петя по моей просьбе связался с ними и сообщил об их абсолютно детском отношении к работам Филиппова. Я понял, что это тоже не они…

— Тогда кто?

— Иногда мне кажется, что это вообще не люди, а демоны, настолько они беспощадны и скоры на расправу.

— Я не верю в нечистую силу, — уверенно сказал студент.

— А в чистую — веришь? — усмехнулся инженер. — Возможно, сама природа оберегает нас от некоего опрометчивого шага. Может быть, наша планета — мыслящее существо, а не просто груда камней в космосе, и борется за своё существование, почувствовав в этой технологии угрозу… В любом случае, Петя, я искренне хотел тебя оградить от секретов Филиппова, ибо они не принесут ничего хорошего, кроме опасности.

— Самый верный способ уменьшить опасность — разгадать эти нечитаемые секреты и вывести убийц на чистую воду, — уверенно заявил Петя.

— Самый верный способ уменьшить опасность, — возразил Налётов, — спрятать вас куда-нибудь, пока за вами не началась охота. Тебя, как моего единственного родственника, и Василису Георгиевну, как единственного, известного мне человека, побывавшего в будущем.

— Нет, — тихо произнесла Вася.

— Почему нет? — удивился Налётов.

— Я — не единственная. В морском госпитале находится еще один пришелец. И если я, насколько могу сейчас судить, вернулась домой, то он — попаданец чистой воды…

Глава 40

Лучше ужасный конец, чем ужас без конца

Отдав телефон Василисе, Дэн на некоторое время почувствовал облегчение, словно избавился от улики. Он не сразу сообразил, что должен как-то объяснить дотошному, въедливому Вологодскому пропажу артефакта, а когда осознал — снова занервничал.

Вариант свалить всё на обслуживающий персонал он отверг сразу. Во-первых, в их число попадала Василиса и та чудная сестричка брюнеточка. Во-вторых, скандал с покойным лейтенантом, с ходу вызвавшим его на дуэль за невинный эпитет, предписывал быть осторожнее в словах и в делах. Первых двух причин было вполне достаточно, чтобы прибегнуть к старой, испытанной стратегии: «Какой павлин-мавлин? Не видел, не слышал, не помню… Контузия, понимаете ли». На неё можно было, наверно, списать всё, но с таким поведением — прямая дорога в дурку, а потому, артист решил не наглеть и не доводить капитана до греха.

Сначала он придумал исчерпывающие ответы на вопросы, ранее заданные следователем, потом на те, которые капитан мог задать. Текст был отшлифован, диалог с правильными жестами и мимикой — отрепетирован. Всё. Больше заняться нечем. Потянулись долгие часы ожидания.

Мысли кружились в голове, словно чайки над кораблем: как отреагирует следователь на его показания? А вдруг всё пойдёт не так, как он планировал? Мирский, будучи творческой натурой, сочинял для себя разные сценарии развития событий, от оптимистичных до катастрофических, и чем дольше длилось тягостное беспокойство, тем более зловещие картины рисовало воображение, и каждая последующая казалась страшнее предыдущей.

В коридоре слышались тихие голоса медперсонала, скрип колёс каталок, иногда — приглушённые стоны раненых, усиливающие нервное напряжение артиста. Но более всего Мирского нервировал топот сапог в коридоре. Может быть, это к нему?

Дэн в полной мере оценил точность крылатой фразы: нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Он хотел отвлечься и чем-то себя занять: листал газеты, разглядывая непривычные «яти», «еры» и дореволюционную диковинную грамматику, изучал пейзаж, открывающийся из госпитального окна, пытался рисовать, подражая герою фильма, которого должен был играть, но мысли снова возвращались к предстоящей встрече. Молодость, с её нетерпеливостью и желанием действовать, билась в нём, требуя немедленных решений, но их не было и быть не могло.

Опять топот ног, и снова мимо. Вологодский не торопился.

Вечером, когда госпитальная жизнь стихла, стало еще хуже. В палате повисла напряжённая тишина,