Искатель, 1999 №6 - Юрий Дмитриевич Маслов

Грошев беззлобно рассмеялся.

— Слушай анекдот… У армянского радио спрашивают: «Можно ли на Красной площади изнасиловать девицу?» — «Можно, говорят, — если психика здоровая».

— А при чем здесь психика? — попался Петрович.

— Советами замучают, — хмыкнул Грошев. — Гони!

Игнат Павлович Широков в свое время окончил художественное училище имени 1905 года, зарекомендовав себя в короткий срок хорошим живописцем, вступил в Союз художников и довольно скоро зашагал по… административной лестнице — секретарь, член правления, председатель худсовета. Соответственно росло и материальное положение — машина, шикарная мастерская, госдача в Зеленом городке. И вдруг — бац! — Перестройка, которая, словно проголодавшаяся акула, в один момент заглотила не только партийную организацию, но и все блага, связанные с ней. Игнат Павлович остался у разбитого корыта (успел выкупить по госцене — считай, за бесценок — и приватизировать лишь госдачу). Это настолько потрясло его, что он впал в хандру и запил. Но жизнь есть жизнь — вешаться в один прекрасный день расхотелось, а на еду и водку требовались деньги. Что делать?

Этот извечный для России вопрос Игнат Павлович решил в об-щем-то правильно. Он сдал внаем за баксы квартиру в Москве, которая обрыдла ему до похмельной рвоты, и перебрался на дачу, где предался любимому занятию — стал писать акварелью незамысловатые пейзажики и продавать их у местного антикварного магазина, расположенного на центральной улице Зеленого городка. Здесь-то и произошла встреча, после которой Игнат Павлович встряхнулся, как воробей после дождя, и вновь почувствовал вкус к жизни. Его новый знакомый — некогда подающий надежды художник-самородок Гриша Шмаков — приторговывал иконками, которые выменивал, выпрашивал, а иногда и просто воровал у жителей окрестных деревень. Когда все избы и церкви в области были обчищены, Гриша стал совершать вояжи подальше — под Рязань, Тулу, Владимир, Воронеж, но однажды в одной небольшой деревеньке под Александровом нарвался на себе подобных и вернулся домой с переломанными ребрами, выбитыми зубами. После чего и заработал кличку Гнилой, и, естественно, без копейки денег. Это обстоятельство и определило его дальнейшее место в жизни — продавец. Продавец чужих картин. Надо сказать, что Гриша, как, впрочем, все несостоявшиеся художники, был болезненно честолюбив, поэтому, продавая картины, он выдавал их за свои. И настолько поднаторел в этом деле и вошел во вкус, что вскоре стал принимать заказы — осенний пейзаж, грибная полянка, речка на закате дня и т. д. и т. п. На этой почве Гриша и познакомился с Широковым. Тщательно изучив работы последнего и убедившись, что их уровень много выше уровня местечковых гениев, он подошел к нему, представился и без обиняков спросил: «Не могли бы вы нарисовать смертельно раненного лося?»

Широков моментально смекнул, в чем дело, и дал согласие — больно уж унизительно было для него, бывшего секретаря Союза художников, торговать на улице собственными картинками. Колесо завертелось. Теперь Игнат Павлович безвылазно сидел на даче и рисовал — блаженствовал, — а Гриша реализовывал продукцию и получал новые заказы. Так возникло это странное на первый взгляд сотрудничество, союз, который местные жители (от соседских глаз нигде не спрячешься — ни в городе, ни в деревне), в том числе и Турусов, знакомый с Широковым еще по Москве, и оперуполномоченный лейтенант Грошев, искренне обрадовавшийся, что его подопечный Гриша Шмаков наконец-то образумился и встал на путь исправления, окрестили «союзом серпа и молота». Правда, не все. Те, которые почувствовали в объединившейся парочке конкурентов, мгновенно выдали на-гора частушку: «Слева молот, справа серп, это наш советский герб, хочешь жни, а хочешь куй, все равно получишь х..!»

Вспомнив частушку, Грошев улыбнулся и толкнул калитку. Взору открылась двухэтажная, с большой верандой и витиеватым балкончиком дача. По узкой, петляющей в зарослях кустов тропинке он прошел к дому, который вблизи выглядел довольно-таки плачевно: фундамент осел, нижние бревна растрескались и покрылись плесенью, ступеньки крыльца покосились и сгнили, краска на оконных рамах облупилась. «Ремонтика требует дачка, причем, капитального», — подумал Грошев, поднимаясь на веранду.

— Дома кто есть?

Ему никто не ответил. Он приоткрыл дверь и вошел в комнату. В глаза бросились развешанные по стенам картины — лирические лесные пейзажики, а затем и сам хозяин, мирно похрапывающий на широкой тахте.

— Здравствуйте, Игнат Павлович! — сказал Грошев, на всякий случай повысив голос.

Широков с трудом оторвал от подушки голову. Взгляд мутный, невидящий.

— Вы кто?

— Оперуполномоченный лейтенант Грошев.

— И что вам нужно?

— Хочу задать несколько вопросов.

Широков с трудом сел, подошел к столу и, открыв банку пива, не отрываясь выпил.

— Извините, что не предложил… Желаете? — Он направился к стоящему в углу комнаты холодильнику.

— Спасибо. Я в норме.

— А я с похмелья.

— А по какому поводу выпили? Да еще так крепко?

— Это ваш первый вопрос?

Грошев утвердительно кивнул.

— Да вы садитесь, — предложил Широков, сел сам и, приложившись к банке, процитировал: «Для пьянства много есть причин: мороз, охота, новый чин и просто пьянство без причин».

— Причина у вас была, — не согласился Грошев. — И довольно уважительная — друг повесился. — Подумал и задал явно провокационный вопрос: — Почему вы об этом не сообщили в милицию?

Широков сразу как-то сгорбился, опустил глаза и долго рассматривал давно не крашенные половицы.

— Испугались? — помог Грошев.

— Не фантазируйте, лейтенант, — сказал Широков отвердевшим голосом. — Когда я подошел к его даче, вы были уже там, а что там произошло, мне рассказали соседи, которые вошли в дом вместе с вами и которых вы сразу же выставили обратно.

— Лжете! — сказал Грошев. — Все было так, но в обратной последовательности. Когда мы подъехали к даче, вы были уже там, вернее — еще там, а заслышав шум машины, испугались и смотались через соседний участок, который принадлежал Федорову Павлу Ильичу, вышли на параллельную улицу, свернули направо, еще раз направо и… столкнулись с соседями, которые поведали вам о том, чему вы были свидетель.

Широков тяжко вздохнул, дрожащими пальцами достал из пачки сигарету, закурил и печально, как попавшийся в капкан зверек, уже уставший бороться за свободу, посмотрел в окно, за которым тихо шелестели листьями яблоневые деревья.

— Не отпирайтесь, Игнат Павлович, — почувствовав момент истины, продолжал гнуть свое Грошев. — Вас видел сосед, когда вы пробирались через его участок.

— Допустим, — резко проговорил Широков, пристукнув узкой ладонью по столешнице. — Допустим, что она — моя любовница. Что дальше?

— А ничего, — радостно улыбнулся Грошев. — Сейчас официально запротоколируем ваши показания, выпьем по соточке за упокой души вашей подруги, и я вас покину.

— А если я откажусь?

— Выпить?

— Подписать ваши