Красная жатва и другие истории - Дэшил Хэммет

Видимо, я говорил бы бесконечно – я был как пьяный от крайнего изнеможения, – если бы рыжеватый здоровяк не закрыл мне громадной ладонью рот.

– Успокойся, приятель, – сказал он, поднимая меня со стула и укладывая на стол. – Сейчас вызову тебе «скорую».

Контора кружилась перед моим открытым глазом – желтый потолок опускался на меня, снова поднимался, исчезал, возвращался в причудливых формах. Я повернул голову, чтобы избавиться от этого наваждения, и увидел белый вращающийся циферблат.

Вскоре часы перестали кружиться и я разглядел, что стрелки показывают четыре.

Вспомнилось, что Кроствейт прекратил наш разговор в конторе Вэнса Ричмонда в три и я сразу принялся за работу.

– Один час! – попытался я сказать Коффи перед тем, как заснул.

Полицейские завершили работу, пока я еще лежал в постели. В конторе Ван Пелта на Буш-стрит они нашли громадную кипу стофлориновых банкнот, а вскоре узнали, что в Европе у него репутация фальшивомонетчика высокого класса. Один из наборщиков на допросе признался, что Ван Пелт и Саулз вышли следом за Ньюхаузом и убили его.

Зеркала смеются[10]

Парикмахер и его жена

Каждое утро в семь тридцать будильник на прикроватном столике поднимал Стемлеров, и они разыгрывали свою ежедневную комедию – комедию, которая от недели к неделе менялась только градусом юмора. В это утро он был средним.

Луи Стемлер, не обращая внимания на продолжающийся трезвон, вскочил с кровати и направился к открытому окну, чтобы постоять, до отказа наполняя грудь свежим воздухом и потягиваясь. Больше всего он наслаждался этим занятием зимой – не отходил от окна, пока тело под пижамой не становилось ледяным. В прибрежном городе, где жили Стемлеры, утренний бриз был довольно холодным в любое время года, и мужнина демонстрация выносливости изрядно раздражала Пэрл.

Она выключила будильник и снова закрыла глаза, притворившись уснувшей. Луи подозревал, что жена не заснула повторно, но не был в этом уверен. А потому, когда он побежал набрать воды в ванну, ему было не слишком спокойно.

Он вернулся в спальню, чтобы выполнить тщательно продуманный и сложный комплекс упражнений, после чего снова пошел в ванную комнату, где плескался так долго, что любой слушатель мог бы подумать, что холодная ванна – это сплошное удовольствие. Растираясь грубым полотенцем, Луи привычно насвистывал мелодию, которая напоминала о войне. Сейчас он выбрал «Храни огонь домашний». Это была его любимая песня, с ней соперничала разве что «До новой встречи»; впрочем, иногда Луи выводил «Кэти», или «Чем ты поможешь парням?», или «Как удержишь их на ферме?». Он свистел тихо и ровно, в такт энергичным движениям полотенца. Всякий раз наступал момент, когда Пэрл давала выход раздражению, ворочаясь в постели, и до ушей ее мужа доносился приятный шорох постельного белья. Сегодня, повернувшись, она тихо вздохнула, и Луи, чутко уловив этот звук, испытал удовлетворение.

Обсохший и разрумяненный, он вернулся в спальню и начал одеваться, насвистывая и уделяя Пэрл так же мало внимания, как и она ему, хотя каждый был начеку, ожидая любой возможности позлить другого. Однако долгая практика подобного рода боевых действий настолько их вымуштровала, что шанс появлялся редко. Пэрл в этих утренних стычках находилась на невыгодной позиции, вынужденная держать оборону, и могла лишь притворяться, что спит, несмотря на все позерство мужа. А Луи наслаждался каждым мгновением своего участия в бессловесной перебранке, и лишь вероятность того, что супруга действительно спит и не следит за проявлениями его брутальности, омрачала удовольствие.

Когда Луи просунул ноги в штанины, Пэрл поднялась с кровати, надела кимоно и тапочки, ополоснула лицо теплой водой и пошла на кухню готовить завтрак. В дальнейшей спешке она забыла о том, что у нее побаливает голова. Для Пэрл было делом чести не вставать, пока муж не возьмется за брюки, чтобы к тому моменту, как он оденется полностью, завтрак уже ждал на кухонном столе. Ей обычно это удавалось – благодаря тщательности, с какой супруг повязывал галстук. Цель же Луи заключалась в том, чтобы появиться на кухне полностью одетым и с утренней газетой в руке еще до того, как еда будет готова, и выказать предельную любезность, несмотря на задержку.

Этим утром он отдал дань уважения новой рубашке, шелковой белой в широкую вишневую полоску, выйдя к завтраку без пиджака и жилетки, застигнув Пэрл врасплох, когда она наливала кофе.

– Завтрак готов, лапочка? – спросил Луи.

– Будет готов, когда оденешься, – указала жена на то, что он отошел от принятых правил.

Так что в это утро славы обоим досталось поровну.

За едой Луи читал спортивный раздел газеты, временами поглядывая на рукава рубашки. Его воодушевляло сочетание вишневых полосок с малиновыми резинками для рукавов. Луи питал пристрастие к тонам красного, и то, что он не носил галстуков этого цвета, свидетельствовало о силе табу в кругу ему подобных.

– Как себя сегодня чувствуешь, лапочка? – спросил он после того, как прочел анонс следующего боя чемпиона, и до того, как перешел к результатам вчерашнего бейсбольного матча.

– Хорошо.

Пэрл знала, что упоминание о головной боли вызвало бы снисходительность, замаскированную под сочувствие, а еще, возможно, совет есть больше говядины и, конечно же, совет заниматься физическими упражнениями. Луи, никогда не страдавший недугами, которым подвержена плоть, естественно, считал, что при надлежащей заботе можно избежать их всех, даже если они и впрямь так мучительны, как показывает поведение их обладателей.

Позавтракав, Луи зажег сигару и принялся за вторую чашку кофе. Едва дошло до курения, как Пэрл немного оживилась. Луи, заботясь о своих легких, набирал дым в рот и выдувал его, что выглядело по-детски глупо. Не выражая этого словами, Пэрл донесла свое мнение до мужа и всякий раз, когда он курил, следила за ним со спокойствием, которое раздражало пуще всех ее ухищрений. Но если бы Луи перестал курить дома, это стало бы явным признанием поражения.

Прочитав спортивный раздел за исключением колонок о гольфе и теннисе, Луи надел жилетку, пальто и шляпу, поцеловал жену и бодрым шагом устремился в парикмахерскую. По утрам он всегда добирался до центра пешком, покрывая двадцать кварталов за двадцать минут, и об этом подвиге упоминал при каждом удобном случае.

Луи вошел в парикмахерскую с чувством гордости, которое ничуть не ослабло за шесть лет. Для него парикмахерская была столь же чудесна, столь же красива, как и в момент открытия. Зелено-белые кресла, мастера в белых халатах, склонившиеся над посетителями в накидках; в дальнем