Современный зарубежный детектив-7. Компиляция. Книги 1-19 - Ребекка Занетти

Глядя на раскинувшиеся передо мной просторы, я вспомнила шепот сестры: «Мир кажется таким громадным, когда теряешь кого-то». Теперь я понимала, что она имела в виду.

К утру, едва передвигая усталыми ногами, я побрела к воротам крепости, где уже выстроилась длинная очередь из крестьян с тележками, груженными едой. Казалось, я простояла в этой очереди целую вечность. Подойдя ближе к воротам, я осознала, что красное пятнышко вдали – это на самом деле свирепого вида стражник в ярко-красной одежде, с широким носом и напряженно сжатыми губами. Сердце забилось тяжело, медленно; от страха мне стало трудно дышать. Он же в любой момент может закричать: «Схватите ее! Она посмела ударить полицейского!» Надо было бежать из столицы как можно скорее, но я не могла бросить Урим. Я не вынесу груза вины.

Наконец я оказалась перед стражником. Он был на две головы выше и башней возвышался надо мной, пока проверял документы, а потом указал мне на вход.

– Следующий! – взревел он.

Я вошла в Ханян, и меня даже никто не схватил. Нервный клубок внутри развязался, по ногам пробежала дрожь облегчения. Пока что я в безопасности.

Немного оправившись, я решила пройтись по улице. Иногда я останавливалась перед всякими заведениями: лавками, где продавали черные шляпы, серебро, нефрит или мед, крытыми ларьками с разложенными на соломенных циновках товарами, мясными лавками, где стоял медный запах крови. Я не теряла веры, что найду Урим, и каждому торговцу показывала ее портрет, который прошлой ночью нарисовала угольком на обороте листа с рисунком брата. На этом портрете я запечатлела ее широкие глаза, круглое лицо и самую запоминающуюся черту – маленькие, крошечные губы.

– Вы видели эту девушку? – без устали повторяла я.

Но ответ всегда был один:

– Нет.

Я обошла еще несколько лавок, прежде чем оказалась перед калиткой из хвороста, ведущей к гостинице. На огромном помосте сидели мужчины и женщины: ели, пили, курили трубки. Я опросила, как мне казалось, всех торговцев в столице, но вот в гостиницу зайти не додумалась – все мои мысли занимали Северный и Восточный округа. А ведь в гостиницу стекались все путники из-за стен города. Наверняка кто-нибудь из них видел Урим!

Я вошла во двор и показала одному из постояльцев рисунок.

– Вы эту девушку не узнаете?

Я внимательно осмотрела все лица в надежде, что сейчас чьи-нибудь брови взметнутся вверх, что кто-нибудь ее узнает. Впрочем, похоже, в их воспоминаниях не было ни единого следа Урим.

Я в смятении провела рукой по лицу. Я не знала, что делать. Я целое утро бродила по холодному городу, и щеки у меня так замерзли, что я не чувствовала собственных прикосновений.

Ко мне подошла госпожа Сон с подносом бутылок.

– Снова ты?

Она накрыла на стол перед посетителями и повернулась ко мне. Брови ее вздернулись от удивления.

– Ты только посмотри на себя, – грубо бросила женщина, и я уж было подумала, что она меня сейчас прогонит. – Пойдем. Я знаю, что тебе нужно.

* * *

Я села на краю кухонной террасы, среди огромных блестящих коричневых горшков с соевым соусом, соевой пастой и разносолами. Позади желтела облетевшая с деревьев листва.

Вскоре вернулась госпожа Сон с маленьким столиком, на котором стояли две миски: одна с воздушным белым рисом, вторая – с рагу с твенджаном[383]. Женщина поставила столик передо мной, и я успела разглядеть в ее зрачках свое отражение: бледное лицо, встрепанные ветром волосы. Она жалела меня.

– Ешь, – взмахнула госпожа Сон рукой. – Ты тощая, как палка.

Она была права. Несколько дней назад, когда мне представилась редкая возможность помыться, я заметила, что могу запросто пересчитать собственные ребра. Я потеряла всякий аппетит с тех пор, как нашла окровавленную форму. Но теперь, помешивая рагу и глядя на водоворот из цукини, лука, грибов и моллюсков, я вдруг поняла, что ложка у меня в руках дрожит от нарастающего в животе чувства голода.

– Давай, ешь, – подбодрила меня госпожа Сон.

Я переложила рис в рагу, перемешала и засунула ложку в рот. Я была слишком голодна, чтобы смаковать богатый яркий вкус блюда, и жадно заглатывала ложку за ложкой.

– Вас там что, в полицейском ведомстве совсем не кормят? – заметила она.

Но я была слишком занята едой, чтобы ответить, и тогда она тихо пробормотала, словно сама себе:

– Может, ты что-нибудь знаешь о тех слухах…

С набитым ртом я все же выдавила:

– Каких слухах?

– О новом указе. Что всех католиков приговорят к смерти как изменников.

Я замерла. Есть расхотелось.

– Ты об этом что-нибудь знаешь? Нет? К нам захаживали выпить полицейские, рассказывали о всяких хитростях, как опознать католиков.

Я опустила ложку.

– Хитростях?

– Я слышала, что, когда католики чего-то пугаются, они делают такой странный жест… прикасаются сначала ко лбу, потом к груди, а потом по очереди к плечам. А еще они очень много времени стоят на коленях и поют, так что ткань у них на коленках более грязная и потертая, чем в остальных местах.

Я наморщилась. Могло ли быть совпадением, что Урим пропала именно тогда, когда начали расползаться эти слухи?

– Если люди правду говорят, прольется море крови. А уж «южной партии» совсем нелегко придется…

Ее голос утих, а озабоченный взгляд затуманился. Наверное, она вспомнила о господине Чхои. Женщина моргнула, снова приходя в себя.

– Когда объявят об этом новом указе, возвращайся домой. Столицу охватят страшные беспорядки – никто и не заметит, что ты исчезла.

При слове «домой» в горле встал обжигающий ком боли. Я наконец-то поняла, почему много лет назад брат при каждом упоминании дома погружался в мрачное, полное горя молчание. Дом – это место, куда стремишься всей душой, с той изнуряющей силой, с какой может тосковать только птица по небу, только цветок по солнцу.

– Госпожа, даже если мне представится такая возможность, я не могу уйти, – прошептала я.

– Но тебя здесь ничего не держит.

– Я обещала помочь подруге… И у меня есть обязательства, о которых я никак не могу забыть.

Силы мне еще понадобятся, поэтому я заставила себя прожевать и проглотить ложку рагу.

Госпожа Сон положила руку на стол и задумчиво постучала пальцами.

– А вот я жалею, что не сбежала домой. Родителей у меня больше нет, они канули в небытие. Они, конечно, поступили со мной неправильно, но все же они были моей семьей. И с годами раскаяние терзает меня не