Искатель, 1996 №4 - Юрий Дмитриевич Маслов

задумчиво пожевал губами. — А на будущее запомни: умный не тот, кто красивые слова плетет, а тот, кто тонко и расчетливо действует. Идем со мной.

Они прошли мимо дремавшего на стуле охранника, свернули в приемную, где их встретила очаровательной улыбкой длинноногая секретарша с осиной талией, и оказались в кабинете, попав в который обычный советский человек чувствует себя полным ничтожеством, теряет дар речи и способность соображать.

За массивным письменным столом сидел мужчина лет сорока — сорока пяти с открытым моложавым лицом и коротким ежиком абсолютно седых волос. И это несоответствие, как и темные, горящие глаза, излучавшие энергию, притягивали и вызывали симпатию — встретив его, вы запоминали его надолго.

— Здравствуйте, — сказал Яша.

— Здравствуй! — Мужчина легко поднялся и протянул руку. — Кожин Вадим Николаевич.

— Янис Колберг.

— Очень приятно. — Кожин указал на журнальный столик. — Садись и закусывай. — И Добровольскому: — А ты можешь выпить. — Он улыбнулся и стремительно покинул кабинет.

Яша съел бутерброд с ветчиной, выпил чашечку черного кофе и спросил:

— А чем этот господин занимается?

— Конфетами торгует, — хмыкнул Добровольский. — И сигаретами.

— Без посредников?

— Без. У него прямые выходы на многие фирмы западных стран.

Яша вздохнул, и было непонятно, чего в его вздохе больше — зависти или сочувствия.

— Куда мы сейчас?

— Большой Казенный переулок.

— Это у Курского вокзала?

— Да.

— Я вас в машине подожду. — Яша встал и, не дожидаясь ответа, вышел за дверь.

Дверь Добровольскому открыл мужчина лет тридцати пяти, приятной наружности, с изысканными, отработанными долгими уроками актерского мастерства манерами и одутловатым, серого цвета лицом с темными мешками под глазами.

«Сердечная недостаточность или регулярный прием алкоголя», — определил Добровольский и спросил:

— Виктор Павлович Глазов?

— Собственной персоной. — Глазов поклонился. — А вы, как я понимаю, Игорь Николаевич Добровольский.

— Верно, — подтвердил Добровольский.

— Проходите.

Разговор с Глазовым Добровольский тщательно продумал. Для затравки — пару анекдотов, легкая, как летний ветерок, болтовня, затем — неожиданно — вопрос по существу, в лоб, не расколется — припугнуть, а может быть, и применить силу. Но Глазов разрушил его планы. Он провел гостя в кабинет, усадил в удобное, с выгнутой спинкой кресло, предложил рюмку коньяка и, когда они выпили, сказал:

— Игорь Николаевич, мне очень жаль, что все так глупо и нелепо получилось…

— Я пришел к вам не за соболезнованиями, — взмахом руки остановил его Добровольский.

— И все-таки я чувствую себя виноватым перед Екатериной Васильевной, хотя — и вы должны это понимать — вины моей в том, что произошло, нет. Как ее здоровье?

«Он еще не знает, что мать исчезла, — подумал Добровольский. — А может быть, притворяется? Если это так, то он без всякого сомнения причастен к этому делу. Но кто он? Пешка? Или… Нет, на авторитета он не тянет — жидковат. Вон как глаза от страха бегают!»

— Спасибо, — сказал Добровольский. — Сейчас ей уже легче.

— Слава Богу, — успокоился Глазов. — Документы в Дом престарелых она уже оформила?

— Я ее отговорил.

— Почему?

— Я обещал ей выкупить квартиру.

— Какую квартиру?

— Которую вы унаследовали. Сколько вы за нее хотите?

— Ноя…

— Виктор Павлович, — прервал его Добровольский, — мы с вами деловые люди. Мне нужна квартира, вам — деньги. Семьдесят тысяч вас устроит?

— Зеленью?

— Естественно.

В глазах Виктора Павловича вспыхнул алчный огонек. Чтобы укротить его, он поспешно схватил бутылку и наполнил рюмки.

— За ваше здоровье!

— Спасибо. — Добровольский опрокинул рюмку, залпом выпил и повторил свой вопрос: — Так вас устроит эта сумма?

— Надо подумать.

— И долго вы намерены думать?

— Ну дайте мне хотя бы пару дней!

Добровольский закурил, откинулся на спинку кресла и, продолжая держать Глазова под прицелом своих внимательных серых глаз, спросил:

— Вы были женаты?

— Да.

— А почему разошлись?

— Она умерла.

— Извините. — Добровольский скользнул взглядом по книжным полкам и, заметив в некоторых книгах газетные закладки, подумал, что хозяин любит не просто читать, но и размышлять над прочитанным. — Вы кто по профессии?

— Актер.

Добровольский почтительно склонил голову.

— И жена актриса?

Глазов кивнул и задумчиво посмотрел в окно.

— Великая актриса — Нина Гулаева.

Добровольский вдруг вспомнил цикл телепередач, суть которых прекрасно передавали строки известного русского поэта: «О людях, что ушли недолюбив, не докурив последней папиросы…» Одна из этих телепередач была посвящена памяти Нины Гулаевой, чья судьба удивительно походила на судьбу суперзвезды американского кинематографа Мэрилин Монро: в девятнадцать лет — всеобщее признание, слава, успех, в тридцать восемь — вечный покой. Как могло такое произойти? Кто в этом виноват? Система? Не сложившаяся личная жизнь (муж Нины, талантливый поэт и сценарист, не выдержав издевательств чиновников из Госкомкино — фильмы по его сценариям один за другим ложились на полку, — покончил жизнь самоубийством — повесился)? Автор передачи еще долго блуждал по темным лабиринтам неизвестности, пытаясь выяснить причину смерти Своей героини, и, обвиняя при этом всех и вся, вдруг совершенно случайно, а может быть, сознательно, обронил слово, которое мгновенно объяснило все: срывы съемок по вине Нины Гулаевой, ее бесконечные капризы, ссоры с режиссерами, друзьями, скандальные истории на страницах газет, в которые она попадала якобы по чистой случайности, и, наконец, добровольный уход из жизни — наркотики! Передозировка…

Добровольский чуть не присвистнул от удивления.

— Это та самая, которая…

— Та самая, — помрачнел Глазов.

Добровольский видел, что испортил хозяину настроение, но допроса не прекратил.

— Так это ее квартира?

— Мамина.

— Она тоже умерла?

— Да.

— Странно.

— Что «странно»? — встрепенулся Глазов.

«Все: пора брать быка за рога».

— Что ты трижды вдовец! — отчеканил Добровольский. — От чего умерла Конькова?

— Меня не было в Москве, — растерялся Глазов.

— И диагноз ты не читал?

— Вода в легких — утонула.

— А кто помог ей утонуть? Отвечай! Быстро!

Глазов испуганно отпрянул.

— Вы — сумасшедший! Я позвоню в милицию.

— Звони. — Добровольский придвинул к нему телефон. — Передумал? Тогда ответь: зачем тебе три квартиры?

— Это не ваше дело. Они мне достались по наследству.

— Не спорю, — усмехнулся Добровольский. — Но одну-то продать можешь?

— Я сказал: мне надо подумать.

— Ты хочешь сказать — посоветоваться. С кем?

— У меня своя голова на плечах.

— Своя, но — скверная! Сейчас я ее вылечу. — Добровольский взял в руки телефон, с корнем вырвал из него шнур и намотал себе на руку. — Так вот, вдовец, или ты говоришь мне, кто помог утонуть Коньковой и с кем ты должен посоветоваться насчет продажи квартиры — я думаю, что это один и тот же человек, — или больше никогда не выйдешь на сцену. Догадываешься почему? Я тебе уши отрежу! На размышление даю минуту. — Он взглянул на часы. — Время пошло…

Зрачки Глазова расширились, лоб покрылся