Антология советского детектива-48 - Николай Иванович Леонов

мародерствовали. Часть их ушла к восставшим, и немцы, скорые на расправу, расстреляли больше не нужного им новоиспеченного бригадефюрера. Остатки антипартизанского подразделения были отправлены на пополнение РОА.

Борис попал в Первую офицерскую школу РОА в городе Мюнзенгене. Через три месяца он получил чин подпоручика и был отправлен на Западный фронт.

Потом союзники, которым сдались власовские части, передали пленных нашему командованию.

Все годы войны, втайне от всех, прятал Борис свою солдатскую книжку, где было написано, что он сержант Красной армии. Англичанам он сдался под своей фамилией. Умерший в поселке Локоть в 1941 году младший лейтенант воскрес, стал власовским подпоручиком и опять умер в 1945 году. Видимо, это и спасло Бориса от высшей меры. Он получил пятнадцать лет, отсидел тринадцать и был сослан на поселение в Акмолинск.

Мне довольно часто за годы работы в журналистике приходилось встречаться с бывшими власовцами. Они не очень любили рассказывать о своем прошлом, а если и удавалось их разговорить, то говорили о нем с горечью. Я, слушая их, пытался примерить на себя чужую судьбу. Думал о том, выдержал бы я голод и издевательства в лагере для военнопленных, точно зная слова Великого вождя, что у него нет военнопленных, а есть предатели Родины.

Ответ человек получает только тогда, когда попадает в такие обстоятельства: боль, страх, унижения, голод – и делает выбор: как настоящий русский солдат генерал Карбышев или как бывший член партбюро академии генерал Власов.

В Борисе меня поражало то, что он не чувствовал себя человеком, совершившим преступление. Он по-прежнему считал себя винтиком огромной военной машины вермахта: не преступником, а военнопленным.

Я уехал из Казахстана в Москву, так и не разобравшись до конца в этом человеке. Больше я его никогда не видел.

Несколько лет назад на вернисаже в Доме художника я встретил знакомого живописца из Целинограда. Мы любили бывать у него в мастерской. Там собирались московские ребята, и нам это очень напоминало наши старые посиделки с водкой, гитарой и бесконечным кофе. Туда частенько заглядывал Борис.

– Ты знаешь, – сказал мне живописец, – а Борька-фашист уехал в Германию.

– Каким образом?

– Как только репатриация казахских немцев началась, они с женой в ФРГ подались. Там он документы разыскал, что воевал на стороне фашистов, и ему хорошую пенсию положили как ветерану.

Я сразу же вспомнил наших старых солдат у Большого театра. Их боевые ордена и медали, их гордость победителей. Но вспомнил и другое – как считают они копейки у кассы магазинов.

Видимо, мой знакомец в Германии все же пошил себе власовскую форму, награды свои восстановил и ходит в ней на ветеранские встречи. Наверно, есть у них какой-то торжественный день. Сидят в гаштете, пьют баварское пиво, сытые убийцы своих братьев, живущие на приличные пенсии в дойчемарках.

* * *

– Мы о войне знаем все, – сказал мне вальяжный полковник из Института военной истории.

Потом, правда, одумался, все-таки доктор наук, и добавил:

– Все самое главное.

Для историков главное, безусловно, это анализ побед и поражений. Мощные боевые операции и тактические решения. Но есть еще одна история войны. Это история каждого человека, попавшего в ее суровые обстоятельства.

Много лет назад мой товарищ, замечательный сыщик Игорь Скорин, рассказал мне практически невероятную историю о человеческой судьбе в годы войны.

Скорин работал в том подразделении уголовного розыска, которое вместе с армейскими частями входило в освобожденные города и налаживало службу криминального сыска. Вот именно тогда мой друг и познакомился с человеком, которого называл Сергеем Лучниковым. Он сразу предупредил меня, что фамилия вымышленная, но история подлинная – трагическая и необыкновенная.

В то время я писал роман об уголовном розыске в годы войны. История, рассказанная Скориным, с которого я писал главного героя, четко ложилась в ткань повествования.

Я написал заявку и поволок ее в издательство. Там ее внимательно прочли и вызвали меня для беседы.

– Ты что? – Директор издательства постучал пальцем по лбу, показывая тем самым, что у меня «поехала крыша». – Ты что? – повторил он. – Кого героем хочешь сделать?

– Но ведь история подлинная.

– Да, тема интересная. А ты сделай этого, как его, – он заглянул в заявку, – Лучникова нашим разведчиком, вот тогда все станет на место. Подумай.

– Подумаю, – ответил я и ушел.

А заявку так и не переделал.

* * *

Человек, которого я буду называть Сергеем Лучниковым, работал в Москве в Главном управлении уголовного розыска. В 1939 году, когда началось воссоединение Западной Белоруссии и Западной Украины, его отправили налаживать работу уголовного розыска в новых регионах СССР.

Лучников сразу же столкнулся с преступлениями, о которых знал только понаслышке. Ловкие фальшивомонетчики немедленно начали печатать самую расхожую нашу купюру – красные тридцатки. Знаменитые польские «кобурщики», бежавшие от немцев, грабили по ночам только что организованные сберкассы и банки; местные и приехавшие из Союза урки разбойничали на улицах и брали богатые квартиры. Работы хватало – настоящей, мужской, с перестрелками и хитроумными оперативными комбинациями.

А за Неманом стояли немцы, которых почему-то в официальных документах и газетных статьях именовали союзниками.

В мае 41-го, на праздники, сильно поддав, Сергей Лучников назвал фашистов врагами и высказал недоумение, почему такой мудрый человек, как Сталин, с ними цацкается. Сказал он это первого числа за праздничным столом. А второго за ним пришли.

Следователь даже не очень напрягался. Свидетелей было достаточно, но отправить «во глубину сибирских руд» одного Лучникова было неинтересно: нужно было пристегнуть к нему группу единомышленников, которые по заданию польской эмигрантской разведки и английских спецслужб собирались подорвать горячую советско-германскую дружбу.

А Лучников сидел в тюрьме в камере с фармазонщиками и налетчиками, которых сам недавно заловил. Днем над ним издевались уголовники, ночью его бил следователь. Но Сергей стоял на своем. Говорить – говорил, а на других клепать не стал.

Полтора месяца кошмара, когда перепутались день и ночь, и вечная боль.

В конце июня он попал в тюремную больницу. Лежал в бреду, а когда очнулся, то увидел сидевшего рядом с его койкой человека в незнакомой форме.

– Вы – Сергей Лучников? – спросил военный по-русски.

– Да.

– Капитан милиции?

– Да.

– Зам. начальника уголовного розыска города?

– Да.

– Неплохо вас обработали. Поправляйтесь.

– А вы кто?

– Я представитель немецкого командования.

Немец ушел, и появился поляк-санитар.

– Слушай, друг, а почему здесь немец?

– Пока вы, пан начальник, в бреду лежали, война началась и швабы пришли.

А через несколько дней, когда Сергей окреп, за ним пришли двое молчаливых людей в одинаковых штатских костюмах. Его побрил тюремный парикмахер, ему дали костюм,