Антология советского детектива-48 - Николай Иванович Леонов

Он вышел с дачи, сел в машину и поехал не в Москву, а в Ленинград.

Кот и не мог предположить, что его плотно пасут бойцы, нанятые Борей Цыганом.

Осилив многочасовую дорогу, он приехал в маленький дачный поселок Репино, где жила дама его сердца.

Но не успел он умыться и сесть за стол, как от мощного удара вылетела дверь и в домик ворвались каратели. Они как следует отлупили Кота и забрали все, что он выиграл на маршальской даче, в том числе и деньги, которые Боря Цыган дал ему на игру.

Камни были добыты, и ювелир Жамов сделал колье редкой красоты.

* * *

Если бы Боря Цыган был знаком со студентом Коржовым, ему не пришлось бы разрабатывать столь сложную комбинацию.

Коржова задержали оперативники в тот момент, когда у ресторана «Хрустальный» он пытался продать грузинам изумруд весом в 10 карат. Коржов не стал ничего отрицать и сообщил, что изумруд просил продать его друг – реставратор из Калининского музея.

Реставратор тоже не стал ничего выдумывать и пояснил следствию, что камень ему подарила заведующая Калязинским музеем – сказала, что нашла эту «стекляшку» в мусорной куче, оставшейся после ремонта. Оправу из желтого металла оставила себе, а «стекляшку» отдала ему.

Когда сыщики приехали в город Калязин и провели обыск на квартире заведующей музеем, то в старом диване в кладовой обнаружили старинные церковные книги, серебряные подсвечники и монеты XVII века.

Но самое неожиданное открытие ждало сыщиков на огороде: из грядки моркови извлекли рукавицу, в которой находилось одиннадцать драгоценных камней: сапфиры, рубин, шесть изумрудов, один из которых был уникальным колумбийским и весил 17 карат. Все камни по способу огранки относились к XVII веку. Самое смешное заключалось в том, что из самого музея ничего не пропало. Но сыщики все же докопались до истоков этой истории.

В 30-м году, когда под городом Угличем строили плотину и под водой должен был остаться старинный монастырь, его ценности передали директору краеведческого музея Никольскому. В музее не хватало места для экспонатов, поэтому Никольский спрятал всю редчайшую церковную утварь, книги, одежду, украшенную драгоценными камнями, в сундуки, а крышку забил гвоздем. Четверть века хранил он бесценные сокровища русского ювелирного искусства, а после его смерти в музей прислали бывшую работницу райисполкома. Она-то и обнаружила в запасниках забитые сундуки.

Не представляя ценности сохраненных вещей, она просто сдирала дорогие оклады с икон, срезала с не имеющих цены уникальных одеяний камни и жемчуг.

Хорошо, что город Калязин находится так далеко от Москвы и о сокровищах местного краеведческого музея не прознали шустрые иностранцы, иначе уплыли бы за кордон камушки, ограненные в XVII веке.

* * *

Андрей Навроцкий, о котором я рассказывал, нынче проживает в уютном городе Дельф, в Голландии. Я пытался разыскать его там, но безуспешно. Видимо, черный антиквар сменил фамилию.

Ему удалось в 1992 году вывезти из Москвы всю свою уникальную коллекцию. Как он это сделал, я не знаю, видимо, с помощью «зеленого друга» – так ласково называл доллары знаменитый московский фарцовщик Ян Рокотов.

Но я знаю десятки историй о том, как наши ценности уплывают за границу.

Сразу после того как железный занавес был сдан на пункт приема вторсырья, нашу страну заполонили антиквары и галерейщики со всего мира.

Одни отрабатывали новые контрабандные каналы, другие действовали вполне легально.

У меня был товарищ, прекрасный художник, талантливый и скромный человек, не избалованный выставками, потому что писал замечательные пейзажи, а не создавал полотна о трудовых подвигах монтажников-высотников, румяных колхозников и о членах Политбюро, посетивших Малую Землю. Он писал свои картины, а хлеб насущный зарабатывал, рисуя рекламы фильмов для кинотеатров.

Но однажды ему повезло. Несколько слайдов с его работ были напечатаны в немецком художественном журнале. И вот несколько лет назад к его вдове приехал галерейщик из Гамбурга. Он посмотрел работы и сказал, что покупает все.

Сумму предложил вполне приличную, оформил покупку через соответствующие инстанции и вывез работы, которые по заключению экспертов не представляли большой художественной ценности.

Но, думаю, галерейщик из портового города Гамбурга не из альтруизма заплатил ломовые, в нашем понимании, деньги за пейзажи моего товарища. О судьбе его работ я подумал прошлым августом в подмосковных Химках. В скромном зале местным художественным комбинатом выставлялись картины Анатолия Воронкова.

С утра радио рассказало мне о чудовищных государственных долгах новой России, днем телевизор показал последствия взрыва фугаса под Ханкалой, газеты поведали об очередном витке политической войны в высших эшелонах власти. Ав зале художественного комбината со стен глядели на меня грустные осенние пейзажи.

Дом на окраине поселка, деревья, печально склонившиеся над ним, подмосковные рощи, застывшие в ожидании дождя, трогательные лесные дорожки. Неброская, печальная, но так милая сердцу красота средней России.

Я смотрел на эти картины и думал о том, как мало мы знаем о работах и судьбе подлинных талантов, живших и творивших в наше время.

Всего два часа я пробыл в выставочном зале в городе Химки. Два часа праздника после многих дней крови и грязи. А когда мы возвращались домой, нас не пустили на Пушкинскую площадь: там как раз в это время взорвали подземный переход.

* * *

Когда-то в детстве я бежал на Тишинский рынок, где забавный старик в маленьком, сколоченном из досок вагончике показывал за пятерку живые картинки из волшебного фонаря. Маленькие кусочки давно ушедшей жизни. Конка, едущая по площади, даму, у которой ветром сорвало шляпу, усатого господина в котелке, шагающего по улице. Проходит время, и начинаешь понимать, что жизнь – это просто собрание историй, похожих на картинки волшебного фонаря. Печальных, смешных и страшных.

Операция «кадр»

– Стоп, – скомандовал режиссер-постановщик Вадим Дербенев. – Давайте еще один дубль.

В маленьком, залитом светом кабинете оперативников было жарко и душно.

– Ты готов? – спросил режиссер оператора Володю Шевелева.

– Через две минуты.

– Давай быстрее.

– Вы че, мужики?

Из глубины коридора в комнату ввалился здоровенный парень в кожаной куртке.

В кабинете сидели два опера угрозыска: обычные менты с наплечными кобурами на свитерах, из которых торчали рукоятки «Макаровых».

– Слушай, – спросил парень в кожаном артиста Игоря Ливанова, – ты давно здесь сидишь?

– С утра.

– Мое заявление у тебя?

– Какое?

– Я же заяву подавал, что у меня «вольво» раздели.

– У меня ничего нет.

– Гражданин, гражданин, – вмешалась замдиректора картины Саня, – здесь кино