Современный зарубежный детектив-7 (Крутой детектив). Компиляция. Книги 1-27 - Сара Парецки

как его достижения. Спина его была узкой, а торчавший живот был таким раздутым, словно он находился на восьмом месяце беременности. Ничто в его облике не выдавало того, что он был легендарным охотником за книгами, которого почитал и которому завидовал весь мир.

– Я знаю, кто ты, – сказал он. – Знаю, на кого ты работаешь, и знаю, на поиски чего ты приехала в Берлин.

– Рада, что вы так хорошо проинформированы.

– В нашем ремесле информация – это сила, дорогая. Ты со мной не согласна?

Я мгновенно залилась краской. Он сказал «наше ремесло», включив меня в ту же категорию, в которой находился сам, что показалось мне необычным. Несмотря на его заурядный и, определенно, разочаровавший меня вид, я не могла не вспоминать о том, что передо мной сейчас находится один из самых уважаемых в мире охотников за книгами. И тот факт, что он знал о моем существовании, был чем-то, что я не могла себе представить даже в своих самых смелых мечтах.

– А еще я знаю, что произошло с той миссис Стерлинг.

И куда делся Борхес? Ну, приехали.

Это замечание, которое он произнес напыщенным, притворно небрежным тоном, мгновенно уничтожило всю гордость, что я сейчас испытывала. Казалось, меня спустили с небес на землю, грубо и подло толкнув.

– У меня его нет, – ответила я.

Сарасола разразился таким громогласным хохотом, что несколько человек, сидевших за соседними столиками, сразу же бросили на него недовольные взгляды. Затем он утер своим пухлым большим пальцем слезы, которые вызвал у него этот неожиданный приступ веселья. В этот момент я заметила у него на запястье часы Hublot, которые весили не меньше пары килограммов и стоимости которых хватило бы на то, чтобы оплатить экспедицию шести человек к центру Земли.

– Знаешь, что я бы на твоем месте сделал? Подождал бы. – Румянец залил меня до кончиков ушей. Я почувствовала, как они горят от негодования и стыда. Сделав вид, что не заметил этого, Сарасола одним глотком осушил бокал. Затем мужчина поднял его, и из ниоткуда появившийся официант его забрал. – Надо подождать, пока все уляжется, – объяснил он. – Прямо сейчас этот Борхес – редкий и очень ценный экземпляр, но если он исчезнет на достаточно долгое время, то превратится во что-то легендарное. Например, лет, скажем так, на пять. Я знаю коллекционеров, которые к тому моменту будут готовы передраться за такой экземпляр.

Официант вернулся с новым мартини. Заполучив его, Сарасола торопливо сделал глоток и закрыл глаза от искреннего наслаждения.

– Надеюсь, он у тебя в надежном месте. В некоторых банках есть сейфы, куда можно было бы его спрятать, хотя, конечно, аренда у них довольно дорогая. – Он поднял взгляд, словно вдруг что-то осознал. – Если хочешь, мы можем заключить сделку. Я могу хранить экземпляр столько, сколько тебе понадобится. Мы ведь теперь друзья, нет?

– Я же вам уже сказала, что у меня его нет.

– Ах, да. А я и забыл.

Он произнес эти слова безразличным тоном, явно дававшим мне понять две вещи: что он считает, что я вру, и что он ничего не имеет против. Оставалось лишь сказать, что он в моей ситуации поступил бы точно так же.

В этот момент мой мозг связал воедино несколько мыслей, которые позволили мне прийти к ряду весьма неожиданных выводов.

Среди них был такой: Карлос Сарасола был полным подлецом. Это стало понятно и с первого взгляда, но чем больше я его слушала, тем очевиднее это становилось. И осознание того, что парень, которым вся наша гильдия восхищалась, оказался не более чем самодовольным выпендрежником, которое, казалось бы, должно было меня разочаровать, неожиданно не оказалось болезненным, а даже наоборот. В каком-то смысле мне даже стало легче, когда я узнала, что один из самых уважаемых библиофилов мира был обычным толстяком, пристрастившимся к мартини и не слушавшим никого, кроме себя самого.

– Этих книг не найти, – заверил меня он. – Я это знаю, ты это знаешь, и уверен, что в глубине души и Фритц-Брионес тоже это знает.

Он произнес это, не глядя на меня, словно понимал, что ему не нужно проверять мою реакцию на его слова, чтобы быть уверенным, что он прав.

– Не забывайте, что у него есть на это свои причины. Его мать уже, наверное, одной ногой в могиле. Сколько ей? Лет сто? – Он наморщил лоб, словно и правда пытался вычислить ее возраст. – Я понимаю, что этот человек с нетерпением ждет, что его мать в последний раз в жизни воссоединится с этими книгами. Вроде как сведет счеты со своим прошлым прежде, чем умереть. Но к сожалению, в этом ремесле сентиментальность почти всегда или мешает продаже, или заставляет повышать цены на определенные книги. – На этот раз он посмотрел прямо на меня, словно ему было принципиально узнать мое мнение по этому поводу. – В этой затее нет никакого смысла, Грета, – настаивал он. – Эта библиотека, скорее всего, сгорела во время войны. Если какой-то экземпляр и сохранился, то он наверняка затерялся в каком-нибудь богом забытом книжном магазине, и на нем нет никаких пометок или других признаков, по которым можно было бы узнать его происхождение.

Он произнес это с такой уверенностью, что мне не мог не прийти в голову второй из выводов, который уже какое-то время вертелся у меня в голове: Сарасола не слишком прислушивался к указаниям Терезы Солана и, соответственно, сеньора Фритц-Брионеса. Возможно, он и добрел до Центральной и Земельной библиотеки, чтобы поговорить с Себастьяном, но вряд ли его участие вышло бы далеко за эти рамки. Скорее всего, он, как и я, решил, что эта задача невыполнима и потребует времени и усилий, которые было бы гораздо логичнее направить в другое русло.

Но.

Этого преувеличенного, подчеркнутого «но» было бы достаточно, чтобы заставить меня насторожиться от неожиданного осознания: у такого человека, как Карлос Сарасола, наверняка были дела поважнее, чем тухнуть в Берлине и встречаться со мной.

– Спасибо за беседу, – сказала я, – но у меня есть дела.

Я было поднялась, почти готовая к тому, что Сарасола попытается меня удержать, каким-нибудь доводом, но он, казалось, даже не замечал, что я собираюсь уйти. А вот аргентинец это заметил.

Я ощутила, как он положил свою ручищу мне на плечо. Она была такой твердой, словно ее изваяли из того же материала, что Бранденбургские ворота. Не церемонясь, он толкнул меня вниз, заставив опуститься на стул. Я стиснула зубы и сжала кулаки. Ненавижу, когда ко мне прикасаются. Не выношу физического контакта ни