Дочь Иезавели - Уилки Коллинз

– Вы впервые во Франкфурте? – начала она.

– Нет, мадам. Был здесь уже два раза.

– Вот как! И каждый раз останавливались у мистера Келлера?

– Да.

Она проявила живой интерес к моему краткому ответу.

– Выходит, вы с ним довольно близки, – сказала она. – Настолько, что можете попросить об услуге или представить друзей?

Я постарался ответить как можно осторожнее:

– Я близок с ним настолько, насколько может молодой клерк быть близок с руководителем фирмы.

– Так вы у него клерк, – повторила она. – А я полагала, что вы живете в Лондоне у тети.

Мина впервые перебила мать.

– Ты забыла, мама, что у фирмы три владельца. На двери конторы на Главной улице они все перечислены: Вагнер, Келлер и Энгельман. Фриц рассказывал, что отделение во Франкфурте – это часть большой фирмы, которой руководит мистер Вагнер. Я верно говорю, мистер Дэвид?

– Совершенно верно, мисс Мина. Но при нашем лондонском офисе нет такого великолепного сада, как у мистера Энгельмана. Позвольте преподнести вам букет из цветов, которые он разрешил мне сорвать в его саду.

Я хотел таким действием перевести разговор на другой предмет, но вдова продолжила допрос, в то время как Мина восхищалась цветами.

– Значит, вы клерк у мистера Вагнера, – настойчиво вопрошала она.

– Был. Мистер Вагнер скончался.

– О! И кто же теперь возглавляет этот крупный бизнес?

Не знаю почему, но мне не хотелось говорить о тетке и ее делах. Однако вдова Фонтен так живо жаждала продолжения, что я был вынужден удовлетворить ее любопытство. Узнав, что бизнес теперь возглавляет вдова мистера Вагнера, она вцепилась в меня мертвой хваткой и требовала все новых подробностей. Мина тоже проявила к этой теме живой интерес, но по другим причинам: ведь именно в тетушкин дом жестокий мистер Келлер сослал Фрица. Вопросы вдовы и дочери чередовались с такой скоростью, что я не могу сейчас их воспроизвести, но последний вопрос врезался мне в память, благодаря неожиданной реакции на ответ.

– Ваша тетя, наверное, интересуется делами здешних партнеров. Как вы думаете, мистер Дэвид, может она когда-нибудь посетить Франкфурт?

– Вполне вероятно, что тетя приедет во Франкфурт еще до конца года.

Вдова бросила быстрый взгляд на дочь. Было видно, что Мина, как и я, не уловила скрытый смысл этого взгляда. Миссис Фонтен повернулась ко мне со словами извинения.

– Простите, мистер Дэвид, есть одно небольшое домашнее дело, о котором я забыла. – Она подошла к маленькому столику, где лежали письменные принадлежности, написала несколько строк и, не вкладывая в конверт, вручила листок Мине. – Отнеси, дитя мое, эту записку вниз нашему дорогому другу и, проходя мимо кухни, приготовь, пожалуйста, чай. Вы ведь останетесь на чай, мистер Дэвид? Это единственная роскошь, какую мы себе позволяем, и готовим его всегда сами.

Первой мыслью было отказаться под каким-нибудь предлогом. Таинственность, окружавшая домашние заботы вдовы, была мне не по вкусу. Но Мина упросила меня остаться.

– Побудьте с нами еще немного, – с наивным простодушием сказала она. – У нас здесь так мало развлечений. – Возможно, я нашел бы в себе силы противостоять и Мине, но ее мать почти насильственно удержала меня. Она с величием императрицы опустилась на потертый диванчик в углу, пригласила меня сесть рядом и положила свою холодную тонкую руку на мою. Это прикосновение заставило меня испытать волнение – приятное и тревожное одновременно. Не знаю, как точно его описать. В результате я согласился остаться, и Мина оставила нас вдвоем.

– Я хочу рассказать вам всю правду, – начала она, как только мы остались одни, – и я могу это сделать только в отсутствие дочери. Вы, наверняка, видите, в каком мы бедственном положении.

Она слегка сжала мою руку. Я ответил насколько возможно деликатнее, что очень сочувствую им. Для меня их положение не стало неожиданностью, так как я слышал об этом раньше.

– Когда вы вчера так великодушно помогли Мине, – продолжала она, – вы не ведали, что письмо принесет нам большое разочарование, как, собственно, и все предыдущие. Я приехала сюда, чтобы просить помощи у богатых родственников. Они отказали мне в ней. Тогда я связалась с другими членами моей семьи, проживающими в Брюсселе. Во вчерашнем письме я прочла ответ. Снова отказ! Наша хозяйка добрая, но бедная женщина, и вовремя не заплатить ей за жилье было бы жестоко. Вчера я сочла нужным сообщить ей о нашем отъезде через неделю, но сейчас в записке написала, что отъезд откладывается. Дело в том, что для меня мелькнул лучик надежды, и вы, мистер Дэвид, – тот человек, который подарил мне его.

Меня это более чем удивило.

– Каким образом? – спросил я.

Вдова шутливо похлопала меня по руке.

– Немного терпения, – продолжала она, – и скоро вы все узнаете. Будь я одна, меня не охватывала бы такая тревога. Я хоть завтра пошла бы в экономки. Поверьте! Я росла в атмосфере утонченности и роскоши и, выйдя замуж, в большой степени этого лишилась, однако взвалила на себя заботу о доме, не роптала на судьбу и не утратила самоуважения. Бедность и невзгоды – хороший учитель, Дэвид. Вы разрешите себя так называть? Так что, если услышите о месте экономки, сообщите мне. Хорошо?

Я не мог понять, говорит она это в шутку или всерьез.

– Однако у меня есть дочь, – вновь заговорила вдова, – и она, к несчастью, отдала свое сердце сыну мистера Келлера. Если б дело шло только о наших материальных интересах, мы с Миной не пали бы духом и уж на хлеб-то себе заработали. Но в спокойное течение нашей жизни вошел третий человек, мой соперник в сердце дочери, и хуже всего, что его отец запрещает сыну жениться на ней. Неудивительно, что я чувствую себя сбитой с толку, раздавленной и беспомощной. И я не преувеличиваю. Я знаю натуру дочери – нежной и чувствительной девушки, можно сказать, не от мира сего. Если она любит, то всем сердцем. День за днем я вижу, как она страдает и чахнет в разлуке. Вы возродили в ней надежду, но это только на время. Будущее не сулит ей ничего хорошего. Если она потеряет Фрица, сердце ее будет разбито. О боже! Она – все, что у меня есть, а я не знаю, как ей помочь, как спасти!

Тогда впервые я услышал в ее голосе истинную боль. Она отвернулась и в отчаянном порыве закрыла лицо руками. На это было больно смотреть.