Современный зарубежный детектив-14. Книги 1-22 - Себастьян Фитцек

идей для этой речи, но все они были не слишком-то хороши. Я без устали расхаживал по пустому коридору взад и вперед, и мои шаги эхом отдавались от каменных плит пола. Иногда движение помогало мне думать.

Но только не нынешним утром.

Пока что оставалось полагаться на то, что Блок все-таки обнаружит какое-нибудь золотое зерно. Запись с камеры наблюдения на заправочной станции так пока нигде и не выплыла, и оставалась надежда ее отыскать. Блок не отказалась от этой идеи. Просто кивнула и сказала, что посмотрит, не получится ли ее найти.

Я не стал спрашивать, где она собирается искать.

Было ясно только одно: к тому моменту, когда мне потребуется что-нибудь весомое, чтобы подкрепить свою вступительную речь перед присяжными, не будет найдено ни шиша.

Чтобы добиться обвинительного приговора, Корну требовалось, чтобы вердикт «виновен» вынесли десять из двенадцати присяжных. В Нью-Йорке для этого необходимо единогласное решение. В течение всей моей предыдущей карьеры мне надо было склонить на свою сторону всего одного из присяжных. А теперь сразу двух, и если я облажаюсь, то мой клиент умрет мучительной смертью.

Обычно у меня есть какая-то идея. Своя версия по делу, которую я могу изложить присяжным в самом начале судебного разбирательства. Вступительное заявление не должно содержать аргументов – только указания на то, какие доказательства будут представлены жюри. У меня еще не было собственной версии по этому делу. По крайней мере, законченной. Ни в коем разе. Расхаживая взад и вперед перед входом в судебный зал, я так особо и не придумал, что скажу присяжным.

Скайлар Эдвардс убил кто-то еще, но мы понятия не имели, кто именно.

Игнорируйте данные криминалистической экспертизы, доказывающие, что под ногтями у жертвы обнаружены частички кожи Энди, и соответствующие царапины у него на спине… Игнорируйте показания очевидцев о том, что Скайлар и Энди ссорились в вечер ее исчезновения… Игнорируйте признание Энди, сделанное шерифу, и второе признание, сделанное сокамернику…

Выходило слишком уж много всего, чтобы призывать присяжных все это игнорировать.

Нет, это полностью исключалось. Даже при абсолютно непредвзятом и беспристрастном жюри было бы достаточно сложно преуменьшить значение любой из этих улик.

Мне требовалось что-то еще. Что-то серьезное, что могло бы как следует встряхнуть двенадцать душ за барьером трибуны для присяжных.

Пока я расхаживал взад-вперед, в зал суда позади меня безостановочно вливалась людская толпа. Теперь в коридоре было тихо. Я бросил взгляд на часы.

Почти пора.

Дело не давало мне абсолютно ничего.

Я решил, что лучше всего сосредоточиться на чем-то совсем другом вместо всех этих убийственных улик против Энди.

Я собирался крикнуть «Пожар!» в переполненном театре.

Иногда лучший способ разобраться с компрометирующими доказательствами – это вообще не разбираться с ними.

* * *

Когда присяжные расселись по своим местам, а публика в зале наконец угомонилась, Корн встал, чтобы произнести свое вступительное слово. За столом защиты было полно народу, но так и должно было быть. Гарри и Кейт расположились по бокам от Энди. Я устроился рядом с Кейт. Патриция сидела в первом ряду галереи, прямо за Энди. Чуть наклонившись, она могла бы запросто дотронуться до него. Пока этот суд не останется позади, ему явно не раз понадобится ощутить ее руку у себя на плече.

Корн медленно поднялся на ноги и дождался, пока шепотки в толпе не сменятся почтительной тишиной.

Хорошее начало. Нацеленное на то, чтобы показать, кто тут хозяин. Это был его дом. А мы – теми, кто вторгся в него без спросу.

– Дамы и господа присяжные, прежде всего я хочу поблагодарить вас за служение этому округу и родным Скайлар Эдвардс. Смотрите: вон они там, в первом ряду, прямо за моим помощником, мистером Вингфилдом, – произнес он, величественным взмахом руки указывая на то место на галерее позади стола обвинения, на котором сидел мужчина лет пятидесяти с рыжими волосами и опухшим лицом, уже мокрым от слез. Фрэнсис Эдвардс. В зале не оставалось ни единого свободного места, кроме первого ряда галереи позади стола защиты, где сидела Патриция. И еще одного пустого сиденья – рядом с Фрэнсисом.

– Скайлар Эдвардс была зверски убита обвиняемым по этому делу, мистером Дюбуа. Один ее добрый друг собирался сделать ей предложение в ту ночь, когда она была убита. Однако обвиняемый, Энди Дюбуа, жестоко разлучил ее с друзьями и близкими. Отец Скайлар, Фрэнсис, находится здесь, чтобы наблюдать за тем, как свершится правосудие над человеком, который избил и задушил его дочь до смерти, а после закопал ее тело. Ничто из происходящего в этом зале суда не будет способно смягчить его горе. Он будет носить его в своей душе до самого конца своих дней. Как вы, наверное, обратили внимание, матери Скайлар здесь нет. Она так и не сумела смириться с потерей своего ребенка и, как это ни печально, покончила с собой менее суток назад.

Некоторые присяжные кивнули, наверняка уже зная об этом. Городок-то маленький, в конце концов… У других вырвались громкие вздохи.

– Фрэнсис пришел сюда сегодня ради своей жены – и своей дочери. Вы, господа присяжные, способны помочь ему с еще бо́льшим достоинством и благородством нести это горе, признав Энди Дюбуа виновным в убийстве Скайлар Эдвардс. Это будет правосудием. Тем щитом, что помогает семьям пострадавших от рук преступников нести свое бремя. Однако не мне даровано вручить ему этот щит. Я не могу воздать ему правосудие. Поверьте, я сделал бы все на свете, только чтобы дать ему хоть минутку душевного покоя. Но я не могу. Это не в моей власти.

Корн сделал паузу, позволив своему взгляду задержаться на искаженном от горя лице Фрэнсиса Эдвардса. Присяжные проследили за его взглядом, направленным на этого человека. Корн не сводил с него глаз, как и они. Он сделал Фрэнсиса центром внимания всего зала. Он хотел, чтобы присяжные почувствовали эту боль. Чтобы горе Фрэнсиса заставило присяжных почувствовать себя неуютно. Такова уж человеческая натура – большинство людей обладают врожденным стремлением помочь тем, кто в этом нуждается. Корн присосался к нашим благороднейшим инстинктам, выворачивал их наизнанку в своих собственных целях.

И надо отдать должное – в этом не было абсолютно никакой театральщины. Я верил бы каждому слову Корна, если б принимал его слова за чистую монету. Однако, зная то, что знал я, можно было заглянуть под эту маску. Надо быть последней сволочью, чтобы использовать страдания родителей в каких-то своих целях, тем более откровенно низменных. Ему было глубоко наплевать на Фрэнсиса или его