Современный зарубежный детектив-11. Книги 1-19 - Сол Херцог

Для тех, кто знал о его происхождении, о его патологической неспособности строить человеческие отношения или испытывать хоть какое-то сочувствие, Михаил Медведев навсегда останется Сиротой.

Под этим именем его знали лишь немногие, и никто из них — ни другие директора «Мертвой руки», ни даже сам президент — не называли его так в лицо.

Медведев пришел из темной главы советской истории, из места, о котором даже в самые худшие годы сталинских чисток говорили шепотом.

Этим местом был Дом ребенка , или Дом ребенка, и именно из этой бездны выскользнул Медведев-Сирота.

Само его существование опровергало утверждение, что СССР когда-либо был социалистическим раем.

Детский дом Михаила — Волгоградский государственный детский дом № 161.

На момент его рождения существовало множество причин, по которым ребёнок мог оказаться в таком месте. Это могла быть просто смерть обоих родителей, хотя были и более подходящие места для такого ребёнка. Скорее всего, это были диссиденты, обвинённые в подрывной деятельности и, следовательно, недостойные привилегии быть родителями.

Но в случае Михаила проблема была в том, что его посчитали безнадежно и непоправимо дефектным.

«Дом ребенка» был преступлением, насилием, пятном на репутации страны, настолько позорным, что правительство отказывалось даже признать его существование.

Михаила доставили в отделение № 161 из родильного отделения близлежащей детской больницы. Расположенные на одной территории, два здания разделяло едва ли сотня ярдов. На таком расстоянии все законы природы и человека теряли силу, словно эти два учреждения находились в разных вселенных, созданных разными богами.

Михаил вырос, не зная ничего о мире за стенами своей палаты, кроме того, что он мог видеть через маленькое зарешеченное окно.

Его мать, семнадцатилетняя работница завода, во время беременности получила отравление химикатами. Когда Медведев родился, он выглядел настолько неестественно, что медсёстры считали проявлением доброты, не давая ей даже увидеть его.

Его прямо из месива между ног матери доставили в дефектологическую лабораторию отделения евгеники больницы. Там решение было вынесено на месте, и медсестра лаборатории заполнила в трёх экземплярах двухстраничный бланк.

Этого краткого документа было достаточно, чтобы поместить Михаила в Дом ребенка, где, как предполагалось, он проведет всю свою естественную жизнь.

Президент впервые встретился с Медведевым много лет назад, когда тот ещё только начинал свой путь к власти. После встречи он сразу же заполнил своё досье.

Ему уже рассказывали основные положения этого плана, все, кого он нанимал, были

Его тщательно проверили, но когда он встретился с этим человеком лицом к лицу, он понял, что ему нужно увидеть дело собственными глазами.

И это оказалось кроличьей норой. Он прочитал её раз десять, затем заказал ещё документы: отчёты о преступлениях несовершеннолетних, два нераскрытых дела об убийствах и даже старые видеозаписи государственных фильмов, документирующих практику в Домах ребёнка.

Он хотел узнать об этом человеке всё, что только можно, прежде чем принять его в своё гнездо. Он видел в нём уникальный инструмент, способный принести огромную пользу в его восхождении к власти.

Его любопытство по отношению к Медведеву превратилось в навязчивую идею, в болезненную зависимость.

По какой-то причине он не мог прекратить заказывать новые документы.

Это было похоже на взгляд на солнце.

Один из правительственных фильмов был снят прямо здесь, в детском доме № 161. В нем были показаны ряды медсестер, работающих словно рабочие на конвейере, поднимающих младенцев с механической эффективностью, снимающих с них подгузники и заменяющих их чистыми, прежде чем положить их обратно в одинаковые металлические кроватки.

Президент смотрел фильм снова и снова. Поздно ночью, когда ему уже пора было спать, он пересматривал плёнку, перематывал её и смотрел снова.

Медсёстры не ворковали. Они не пели. Они не улыбались, не смеялись и не разговаривали друг с другом. И младенцы, одним из которых, должно быть, был Медведев, тоже не смеялись и не ворковали.

В одной из сцен он мельком увидел специальное приспособление на боковой стороне каждой койки — пару металлических штырей с резиновыми колпачками.

Бутылочку с молочной смесью надевали на зубцы и держали под углом, чтобы дети, независимо от возраста, сами учились сосать соску.

По мере взросления способ кормления не менялся.

Еда изменилась, но не сильно, так что к четырем годам Михаил уже сосал серую кашицу из той же бутылочки, соска которой была надрезана, чтобы пропускать более крупные куски пищи.

Первые годы своей жизни Михаил провел, полностью прикованный к стальной койке.

Времена года приходили и уходили, а он оставался, лежа на спине, глядя в потолок и сося резиновую соску, словно кусок скота на производственном объекте.

Президент вспомнил, как впервые посмотрел американский фильм «Матрица» , и подумал, что режиссеры были не очень-то внимательны.

настолько же изобретательны, насколько им приписывали это звание.

Михаил шел от своего лимузина к ступеням дворца и, подойдя к ступеням, взглянул на окно президента, как будто почувствовав его присутствие, и небрежно отдал ему честь.

Президент отпустил занавеску, закрывая обзор.

Михаил был сильным человеком, крепкого телосложения, но его мышцы так и не сформировались как следует. Годами пролежав на спине, он так и не научился ходить. Когда он шёл к лестнице, его походка была скорее хромой, чем хромой. Он шаркал, или, скорее, ковылял, как медведь.

Новая Волгоградская детская больница находилась на территории детского дома № 161, и, став старше, Михаил стоял на своей койке и смотрел в окно четвертого этажа, снабженное тюремной решеткой, и наблюдал за играющими детьми.

Он никогда не понимал и даже не задумывался над тем, почему его нет среди них. Он был настолько оторван от реальности своего существования, что для его извращённого ума они были так же далеки от него, как тараканы под его кроватью.

Они были тем, кем они были, а он был тем, кем он был.

К такому же выводу пришли и представители органов здравоохранения штата.

Несмотря на то, что детская больница была одной из лучших в стране, Михаила туда так и не смогли положить, как бы тяжело ему ни было.

Как будто он был представителем другого вида.

Когда он заболевал, волновался или впадал в истерику, ему давали взрослую дозу самых сильных транквилизаторов, которые были доступны в Советском Союзе.

Шесть лет он лежал в своей койке и наблюдал, как дети вокруг него медленно сходят с ума. Они беспрестанно раскачивались, кричали какую-то чушь, били себя кулаками по лицу или бились лицом о стальные каркасы кроватей.

Многие умерли от ран, нанесённых самим себе, и когда это произошло, их нечеловеческий статус был подтверждён