Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

Шелленберг, нет, нет. Воздержимся пока от ваших контактов. Слишком рискованно. Слишком преждевременно. Не всё потеряно, не всё. Вчера наша авиация нанесла грандиозный удар по Лондону. Послушаем Гейзенберга. Сделаем выводы. Я приказываю остановиться.

Зазвонил телефон. Гиммлер снял трубку. Лицо его просветлело.

— Гудрун? Да, девочка моя, я не в Берлине. Работа, милая. Ты получила брошь, которую я тебе выслал? Нет? Разве ты не видела дядю Альберта? Сходи к нему, он остановился у Брюхнеров. Брошь у него. Что? Математика? Девочка моя, математика очень важная наука. Я хочу гордиться тобой. Ничего страшного. Мы разберемся вместе.

Шелленберг встал, поднял руку, прошептал: «Хайль», — и пальцами показал, что уходит. Гиммлер, не отрываясь от телефона, махнул ему на прощание.

Берлин, Далем, Больцманнштрассе, 18, Институт физики Общества кайзера Вильгельма, 25 февраля

Всё время перелёта из щелей видавшего виды «юнкерса» отчаянно дуло. Шелленберг, как ни кутался в генеральское пальто, основательно простыл. На аэродроме ему доложили, что некий капеллан, которого вызывает в Берлин военный викарий, просит взять его на борт. Шелленберг удивился и разрешил (капелланов в войсках почти не осталось, а в СС не было никогда) и, пока летели, с дремотным любопытством развлекался излишне словоохотливой болтовней немолодого, коренастого священника в мешковатой, застиранной форме гауптмана с католическим крестом на цепочке. Французский коньяк, предложенный Шелленбергом, чрезмерно развязал ему язык.

— А теперь, господин оберфюрер, положение сильно изменилось. В эти выходные с позволения нашего командира Вернера Курца я провел три мессы в польской церкви — и одну с причастием, вот так. И знаете, сколько пришло военных? Почти все, кто узнал. Год назад многие смеялись надо мной, спорили. Меня, видите ли, даже побили. А теперь? Через грязь и кровь Восточного фронта они все-таки пришли к Богу. Они очистились. Вот так. Им стало тяжело нести этот груз в темноте и одиночестве. Видите ли, когда я отпевал их товарищей на краю братской могилы, никто не остался равнодушен к Всевышнему. — Его пальцы с въевшейся под ногтями чернотой возбужденно шевелились, словно ему не хватало слов.

— Разве идея национал-социализма не светит им, как путеводная звезда? — удивился Шелленберг.

— Конечно, мой господин. Но это здесь, на земле. А там, в бесконечном пространстве посмертного существования?.. Когда смерть близко, люди припадают к стопам Господним. Вот так, видите ли.

— Но что они могут знать, простые солдаты?

— Человеческая мудрость, — лицо капеллана на мгновение озарилось краской безумия, — определяется не количеством знаний, а масштабом понимания.

— Вы отпускаете грехи всем? А как быть с теми из них, кто, скажем так, исполняет преступные приказы?

— Я отпускаю грехи всем, кто раскаялся. Но им надо понимать, что никогда и нигде преступные приказы не оправдывали их исполнителей. Вот… Как там в Писании-то? — Слезящиеся глазки уставились в потолок. — «Не следуй за большинством на зло и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды». — Очередная рюмка с коньяком отправилась в рот. — Чего уж тут скажешь-то? — развел руками капеллан.

Когда самолет приземлился, Шелленберг был мрачнее тучи. Спускаясь по трапу, он обернулся к стоящему за его спиной смущенному капеллану и холодно бросил:

— Вы много выпили, любезный. Вам приснился дурной и опасный сон. Мой вам совет: забудьте его как можно скорее.

Прямо из аэропорта Шелленберг поехал в Далем на Больцманнштрассе, где в сером трехэтажном здании, построенном в стиле скупого берлинского модерна, расположилась дирекция Института физики Общества кайзера Вильгельма. Промчавшись сквозь шлюзы гестаповской охраны, приветствовавшей его звонким щелканием каблуков, он прошел под арку с горельефом в виде головы римлянина в шлеме и попросил дежурного связать его с директором института Вернером Гейзенбергом. Оказалось, тот находится в некоем бункере неподалеку. Он обещал скоро вернуться, но Шелленберг решил не ждать и пошел к нему сам.

Обогнув холодильную лабораторию, он увидел низкое, похожее на КПП сооружение без опознавательных знаков. Звонка не было, Шелленберг кулаком ударил в металлическую дверь, которая сразу открылась. На пороге вырос крепкий унтерштурмфюрер.

— Гейзенберг здесь?

— Так точно.

Шелленберг шагнул внутрь и увидел узкую лестницу, полого убегающую вниз.

— Господин Гейзенберг там, — деревянным голосом доложил унтерштурмфюрер.

— Хорошо.

Внутри было холодно. Шелленберг поднял воротник пальто и начал спускаться по высоким ступеням. Навстречу из глубины подземелья, давясь от смеха, поднимались двое. Их веселые голоса были слышны издали.

— И тут он говорит: «Профессор, вы только что съели весь наш запас урана». «Ладно, — говорит профессор, — тащите пурген, обогащение произведем в клозете». О, Вальтер, рад вас видеть!

Неистребимая жизнерадостность всегда поражала Шелленберга в этом немецком гении. Взъерошенный, курносый, сияющий белозубой улыбкой Вернер Гейзенберг возник из-за поворота, перепачканный с ног до головы цементной пылью. Вместе с ним был белобрысый, в отличие от него, высокий и худой и такой же пропыленный Карл Вайцзеккер, больше похожий на студента, чем на авторитетного физика.

— Я ждал вас к вечеру, — воскликнул Гейзенберг. — Идемте, я покажу вам чудо.

И он увлек Шелленберга на пятиметровую глубину. Пройдя комнату администрации с заваленными бумагами столами, чертежными кульманами и блоками управления по стенам, они спустились еще ниже и оказались в тускло освещенном коридоре.

— Там у нас тяжеловодный котел монтируют, — махнул рукой в сторону уходящей вниз лестницы Гейзенберг. — Вы его уже видели. Скоро закончим. А там, идемте.

Пока они шли по коридору, Гейзенберг возбужденно говорил:

— Понимаете, это прорыв! Беспрецедентный прорыв в ядерной физике! По сути, мы на пороге полного укрощения цепной реакции, образно выражаясь! — Он даже рассмеялся.

В неуютном, холодном боксе, отделенном от лаборатории двухметровой железобетонной стеной, за столом сидел и что-то писал молодой человек в очках с широкими линзами и в клетчатом английском пиджаке. При появлении Шелленберга он вскочил, опрокинув стул, и замер в неловкой позе, явно не зная, куда девать руки.

— Багге, — представил его Гейзенберг, поднимая стул. — Эрих Багге. Вы не знакомы?

Шелленберг пожал Багге руку.

— Я о вас много слышал.

— Спасибо, — почему-то выпалил Багге и окончательно смешался. — То есть я.

Гейзенберг подвел Шелленберга к маленькому окну со свинцовым стеклом, в мутных разводах которого просматривалось довольно громоздкое сооружение, напоминавшее спину кита.

— Вот смотрите, знаменитый изотопный шлюз, плод научной мысли нашего Эриха. В этом герметичном кожухе вращается ротор… Давай-ка, Эрих, расскажи сам.

— Ротор. — повторил Багге и, заикаясь, продолжил, как на экзамене. — В него подается гексафторид урана. За счет центробежной силы газ разделяется на тяжелую и легкую фракции, которые группируются в разных зонах ротора. Вот. Они разбегаются в разные стороны, как одноименные полюса магнита, и группируются в двух заборниках. В нижний попадает обедненная смесь, а в верхний — смесь с