Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

концентрацией атомов урана-235. Потом ее пропускают через систему вращающихся конусовидных заслонок. Скорость вращения подбирается так, чтобы более легкие изотопы урана-235 успели проскочить в отстойник, а оставшиеся после разделения изотопы урана-238 — нет.

Багге умолк. Шелленберг извлек из кармана носовой платок и высморкался.

— Так, — сказал он. — И что?

— Как что? — изумился Гейзенберг. — На выходе получается обогащенный уран-235! Понимаете? Полтора года мы не могли завести эту машину. И вот завели! Подобрали оптимальную скорость! Да ведь этим целый город можно отапливать!

— И сколько урана она может, м-м-м, извлечь? — спросил Шелленберг у Багге.

— Производительность, конечно, невелика — пара граммов за сутки. Но если десятки таких устройств соединить в каскад, то наработка урана возрастет в разы, если не на порядок.

— Понятно. — Шелленберг почувствовал, что, того и гляди, чихнет. — Пойдемте куда-нибудь, где потеплее, Вернер. А вас, Багге, ждет поощрение от фюрера.

В камине директорского кабинета тлел огонь. Шелленберг плюхнулся в кресло перед ним, вытянул ноги и длинной кочергой поворошил угли. Пламя вспыхнуло ярче, осветив затененное помещение.

— Отопить город — это, конечно, хорошо. А в военном, что дает в военном плане? — спросил он у Гейзенберга, который нервно расхаживал по кабинету.

— В военном. — потускневшим голосом отозвался Гейзенберг. — В военном плане на выходе получается оружейный уран, годный для заряда урановой бомбы. Конечно, его еще нужно наработать в достаточном количестве, но это уже дело техники. Для нас, физиков, все перешло в завершающую стадию. Через десять дней взорвем установку под Гомелем, сами всё увидите. Возьмем ли мы схему Багге или ультрацентрифуги Арденне, предпочтем выработку урана или плутония — принципиально вопрос решен. Больше урановой руды — больше 235-го — быстрее бомба. Организационно мы движемся в разных направлениях одновременно, не мешая друг другу, вам это хорошо известно.

— И каковы сроки?

Гейзенберг присел на подлокотник кресла напротив.

— В такой обстановке, в какой мы работаем, постоянные бомбежки, налеты все чаще, все разрушительнее. Люди трудятся круглосуточно, и все равно, задержки с подвозом необходимых материалов, трагедии в семьях. И потом, нам приходится постоянно переезжать. А это значит — разбирать аппараты, грузить, перевозить, монтировать заново. Последовательность процесса нарушена, и все приходится начинать сначала.

— И все-таки, Вернер?

— Но как я могу сказать?.. При таких обстоятельствах, если мы получим условия, пригодные для спокойной работы, возможно, год. Да, год, пожалуй. Может, меньше. Теперь многое зависит от схемы детонации, от способа доставки. А это уже не наше дело.

— Год — это много. Год не устроит фюрера.

— Но что я могу сделать? Силы природы имеют свои законы.

— Придется заставить их поторопиться. Вы великий физик, на вас все надежды.

— Не надо лести. Боте, Ган, Арденне — имена не менее звонкие.

— Бомбардировщик, — резко сменил тему Шел-ленберг. — Каким вы видите бомбардировщик?

— Никаким. Меня это не касается. Пусть этим занимаются конструкторы фон Брауна. Послушайте, Вальтер, — Гейзенберг наклонился к Шелленбер-гу, приняв доверительную позу, — пройдут годы, и мои дети спросят меня, что сделал я в этой жизни? Что я скажу? Бомбу?

— Опять вы за свое, — поморщился Шеллен-берг. — Хорошо, что здесь нет прослушки. А хотелось бы знать, задаются такими вопросами ваши конкуренты? Оппенгеймер? Курчатов? Сомневаюсь, что у них есть время предаваться моральным терзаниям. Ну, положим, русские не в счет. У них там, по их собственному смешному выражению, конь не валялся, то есть чистое поле, на котором сидит дюжина теоретиков и думает. А вот Оппенгеймер, этот может. Не он сам, конечно. Но не думаю, что у кого-то из них хоть на секунду палец задержится над кнопкой, открывающей бомболюк над Берлином. Кстати, три дня назад в палате общин Черчилль уже поделил Германию. Он предложил нашими территориями компенсировать потерю Польшей восточных земель, которые отошли Советам. У нас нет времени, Вернер. И его становится все меньше.

— Да-да, вы это уже говорили когда-то. Мой предшественник на этом посту, возможно, нашел бы ответ.

— Сомневаюсь. Мудрость всегда кажется более мудрой, чем она есть на самом деле, особенно в отсутствие мудреца. Не думаете же вы, что Эйнштейн остался в стороне от работы над бомбой? А вот Курчатов, что вы можете сказать о Курчатове?

— Это сильный ученый. В тридцатом году Эрен-фест рассказывал мне о его исследованиях по сегне-тоэлектрикам. Я, правда, думал, что русские выберут Иоффе или Капицу, но они выбрали Курчатова. Не стоит недооценивать русских, Вальтер.

Шелленберг откинулся на спинку кресла, задумчиво пустил кольцо дыма вверх и прикрыл глаза.

— Если американцы убьют нас, то потом они убьют русских, но нас не будет. Если мы убьем американцев, то и русским не жить, но что делать с остальными? Если русские убьют нас, американцы будут с ними договариваться. А вот если мы и американцы окажемся в паритете, то общим усилием мы отправим на тот свет всех большевиков. Не того ли желают лидеры свободного мира?

Гейзенберг встал, подошел к буфету, достал бутылку коньяка, налил себе полную рюмку и залпом выпил ее.

По пути к выходу Шелленберг заглянул в неприметную комнату, где его дожидался доктор Шпаан, ответственный за контакты с кураторами СС.

— Вот что, доктор, — сказал Шелленберг вскочившему навстречу Шпаану, — будете докладывать лично мне, и только мне, обо всех серьезных прорывах в урановом проекте документально, а также обо всех контактах господина Гейзенберга вне научной среды. Вы, кстати, включены в ведущий состав и сможете присутствовать на конференциях.

— Понял, господин оберфюрер.

Выйдя из дверей института, Шелленберг поспешил к своей машине, возле которой стоял эсэсовский «Опель». Снаружи рваными хлопьями валил густой, мокрый снег, уже покрывший всё вокруг непроницаемым белым панцирем. Из «Опеля» шустро выскочил советник Гейзенберга, штурмбаннфюрер доктор фон Краббе.

— Значит, так, штурмбаннфюрер, — сказал Шел-ленберг, усаживаясь на заднее сиденье своего автомобиля, — ваша задача — пристально наблюдать за Шпааном. Важно, чтобы его связи не выходили за рамки нашего круга. Чуть что — сразу ко мне. Вам всё ясно?

— Так точно, оберфюрер.

От Института физики Шелленберг поехал к себе на Беркаерштрассе, где располагалось VI Управление СД (внешняя разведка). Еще находясь в институте, он позвонил Майеру, чтобы тот ждал в приемной его кабинета. Когда Шелленберг практически вбежал в двери VI Управления, то с него пот катил градом.

— Майер, заходите, — бросил он на ходу, не обращая внимание на секретаря Краузе, что-то пытавшегося ему сообщить. Майер проследовал за ним и вытянулся на пороге. Как был в пальто, Шелленберг упал в кресло, закурил и, изнемогая, отбарабанил:

— Во-первых, ознакомьтесь с последними донесениями нашей агентуры из США и Англии по Лос-Аламосу и лаборатории Ок-Ридж. Там