Пока любовь растворяется в воде - Фульвио Эрвас

их самих уже нет рядом. Однажды доктор просто куда-то исчез, и меня сразу перестали мучить мигрени, боли в желудке и тошнота. Осталось только небольшое снижение сахара в крови, которое нужно держать под контролем, если сразу само не пройдет. Больше я не почувствовала ничего. Даже облегчения. Оно бы меня глубоко ранило. Потому что вы не выбираете себе мужчину-фазмиду, чтобы потом, после расставания, испытывать облегчение. Это было бы доказательством невнимательности или, что еще хуже, неспособности правильно оценить ситуацию. Если вы сознательно выбираете фазмиду, в совершенстве владеющего мимикрией, то делаете это потому, что вас привлекает непостоянная любовь и желеобразное сердце. Мужчину-фазмиду ценят за то, что он прекрасно вписывается в улыбку без улыбки, в поцелуй без поцелуев, в фаллос, никого не раздражая и никому не навязываясь. Он знает, как стать тем, кем вы хотите его видеть, даже в том случае, если вы сами не знаете, чего на самом деле ищете.

Аличе

5 ноября. Пятница

«Ромовая Куба». Вместительные кубики с волнистыми и слегка вызывающими гранями из превосходного шоколада с большим количеством ямайского рома внутри. Их продавала синьора Мария в магазинчике рядом с площадью Синьории. Стуки запасался этим лакомством лишь тогда, когда чувствовал, что его начинает обволакивать некий внутренний холод, вызванный множеством мыслей и забот. Эти шоколадные конфеты нравились Стуки не только за их вкус: завернутые в алую шелестящую обертку, они ласкали взгляд.

Услышав от стоявшего у ее прилавка Стуки, что тот хочет купить целых тридцать штук — вдвое больше, чем обычно, — синьора Мария поняла, что их ожидают не самые лучшие времена.

Все дело было в том, что сегодня рано утром Стуки резко проснулся в тот самый момент, когда пытался уклониться от острого лезвия ножа, приближающегося к его горлу. Во сне он инстинктивно наклонил голову. «Сначала тебе придется отрезать мне подбородок!» — закричал он.

Стуки, весь в поту, боролся с простыней. Ужасное ощущение, когда вам во сне перерезают горло. Антимама, даже твои собственные сны больше тебя не уважают.

Стуки поискал глазами будильник: почти шесть. Он побрел на кухню, сварил себе крепчайший кофе, достал из ящика стола чайную ложку и выругался при виде ножей. Инспектор открыл крышку кофеварки и стал вдыхать аромат кофе, как вдыхает пар от горячей картошки человек с простудой. Внезапно Стуки понял, что ему необходимо навестить родственников Аличе Бельтраме. Но не раньше, чем он съест парочку ромовых кубиков…

На момент исчезновения сестры Беатриче Бельтраме было сорок восемь лет. Всю свою жизнь она проработала учительницей и собиралась вскоре выйти на пенсию.

— В конце этого учебного года я навсегда закрою школьный журнал и похороню в недрах своей памяти звук школьного звонка.

— Вы хотите сказать, что не можете дождаться выхода на пенсию? — спросил Стуки элегантную синьору, наливавшую ему кофе.

В свою чашечку женщина долила немного граппы.

— Понимаю, что это больше пристало старым альпийским стрелкам или железнодорожным рабочим, — сказала она, поймав на себе удивленный взгляд инспектора, — но, уверяю вас, в каждой благородной даме есть немного от грубоватого мужчины. Не терпится ли мне уйти из школы? Вполне возможно. В наше время попадаются совершенно невыносимые подростки. Я уж не говорю о родителях.

Беатриче наблюдала за инспектором Стуки поверх очков, висящих на позолоченной цепочке. Возможно, своим приходом он отвлек ее от чтения.

— Я проверяла тетради, сегодня у меня свободный день. На самом деле, вам повезло, что вы застали меня дома.

— Что правда, то правда.

— По телефону вы сказали, что хотели бы поговорить о моей сестре Аличе. Должна вам признаться, я удивлена. Честно говоря, после стольких лет я уже не ожидаю ничего нового.

— Время от времени мы пересматриваем старые нерешенные дела, надеясь, что что-то всплывет, — солгал инспектор.

— И как, всплыло?

За слабой улыбкой и нарочито рассеянным взглядом женщины Cтуки ощутил острый интерес. Беатриче взглянула на ботинки полицейского, а затем стала внимательно рассматривать его руки, следуя взглядом за пальцами и исследуя их один за другим, будто каждый из них жил своей собственной жизнью.

— Вас еще мучает мысль о том, что произошло?

— Вы спрашиваете меня, можно ли с таким смириться?

— Да.

— Иногда мне кажется, что Аличе здесь, рядом, и что она зовет меня, — сказала синьорина Бельтраме и грустно вздохнула. — Воспоминания нанизываются одно на другое, даже отрывки из воспоминаний. Они обрываются, перемешиваются и снова соединяются между собой. Для моей матери все гораздо хуже. Для нее будто не прошло и дня: она все еще ждет возвращения дочери.

— Каким человеком была ваша сестра?

— Я думаю, многое вы уже и сами поняли, от полиции ведь ничего не скроешь.

— Сейчас меня интересует ваше мнение. После стольких лет ожидания.

— Странно.

— Почему?

— Вы думаете, что со временем Аличе как бы отдалилась от нас и теперь предстает перед нами в ином свете? Или я ошибаюсь?

— Я убежден, что по прошествии времени воспоминания видоизменяются, как облака: растворяются, а затем из ничего слагаются снова. Они словно переписываются заново, и в результате может случиться, что наш взгляд на кого-то меняется.

— Она была… очень сильной женщиной. Сильной и…

— И?

— Как оказалось, очень раскованной. Но вы это и без меня знаете, вы ведь наверняка изучили дело моей сестры. Полиция проверила всех ее… друзей. Возможно, слишком деликатно, — добавила Беатриче.

— В каком смысле?

— Нельзя сказать, что полицейские проявили особое усердие в работе над этим делом. Я понимаю: стоял август, время отпусков. Если с вами случится беда в августе, это действительно большая проблема.

Синьорина Бельтраме внимательно следила за выражением лица Стуки.

— Впрочем, к чему я все это вам рассказываю? Так вы говорите, в деле Аличе есть что-то новое?

— Да, ранее неизвестная информация. Но позвольте мне пока не вдаваться в подробности. И, наверное, вы правы: в свое время в ходе расследования полиция не проявила должной настойчивости.

— Если и вы так считаете…

Как ни странно, но у Стуки больше не осталось аргументов. Он решил импровизировать.

— А ваша сестра не могла куда-то уехать, чтобы начать новую жизнь в другом месте?

— Нет! — резко ответила Беатриче.

— Как по-вашему, что произошло?

— Трагическое событие.

— Убийство?

— Какое-то насилие, боюсь, что так.

— Вы сразу об этом подумали, когда Аличе не вернулась домой?

— Моя мать так сразу и сказала, что с ней случилось что-то плохое.

— Откуда подобные подозрения? Кто-нибудь ненавидел вашу сестру?

— Убивают ведь не только из ненависти. Я бы сказала, даже наоборот.

— Из-за любви?

— Не мне вам объяснять, что некоторые виды любви действуют словно яд. А Аличе умела быть довольно язвительной, особенно с мужчинами, и могла сильно кого-то раздражать.

Стуки надолго замолчал, пристально наблюдая за женщиной.

— Инспектор, если вы полагаете, что я ревновала к своей сестре, то вы правы. Перед Беатриче Бельтраме, то есть мной, мужчины никогда роем не кружили. Аличе же была красивая, как Бриджит Бардо. Но, несмотря на вполне понятную ревность, меня действительно не особо волновало то, чем занималась она. Мужчины, в конце концов, не так уж интересны сами по себе, и их отсутствие можно с успехом заменить, используя некоторые стратегии приспособления.

— Я с вами полностью согласен, — произнес Стуки.

— Вы сообщите нам, если появится что-то важное? — спросила Беатриче, помолчав.

— Конечно, синьора, — ответил инспектор,