Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

веко повреждено им. Из-за шрама, когда он смотрит в упор, создается впечатление косоглазия. А без шрама выглядел бы симпатичным: смесь азиатских и кавказских черт, широкие плечи, нос с горбинкой.

В магазине появился Симура, забрал с хлебного стеллажа белый батон, завис у витрины с нарезками.

– Колбасы мне сырокопченой и сыра, – попросил он продавца со шрамом.

Тот дотянулся до товара, достал упаковки и…

Дальнейшее заставило Катю задуматься.

Продавец со шрамом буквально впился взглядом в Симуру. И тот ощутил чужое внимание. Они смотрели друг на друга. Затем Симура расплатился картой, сгреб покупки и вышел вон.

На площади он прервал молчание, обратился к Кате и Гектору:

– Спасибо за приезд. К матери моей сейчас отправимся все вместе? – Он оглянулся на магазин. Продавец со шрамом вышел наружу и не спускал с них глаз. – Я ей звонил с дороги. Она дома.

– Отлично. Навестим для начала твою мать, – принял его предложение Гектор.

А Катя… она сама все оборачивалась на продавца со шрамом, когда садилась в машину. При Симуре на площади она решила не обсуждать с мужем сцену в торговом зале. По пути поделиться тоже не успела: буквально через три минуты мотоцикл Симуры, следовавший впереди них, затормозил у двухэтажного кирпичного дома за трехметровым забором, опутанным сверху колючей проволокой.

Глава 12

Мать

Катя впоследствии вспоминала встречу с матерью Серафима, Аксиньей Елисеевой, в девичестве Бодаевой, со смешанным чувством. Они с Гектором сразу очень много узнали о прошлом семьи и одновременно явились свидетелями тяжелой, крайне болезненной, почти чудовищной сцены между матерью и сыном.

На звонок Симуры в калитку грянул злобный лай псов.

– Мать, загони своих кобелей! – крикнул Серафим. – Я к тебе в гости с друзьями!

Они ждали снаружи. Их не впускали.

– Дом ваших родителей? – уточнила Катя.

– Отец построил его для себя и семьи еще до моего рождения. – Симура вновь нажал звонок калитки, долго не отпускал. – Сюда, в коттедж с ванной и со всеми удобствами, он перевез бабку с дедом с Кручи. Бабка моя была цыганкой из табора, певица хора. Отсюда ее «Скорая» в старости увезла в больницу. А вам здешние наврут – в доме ведьмы она скончалась.

– Нет, нам о ее смерти ничего не известно, на ферме в Лушево нам лишь сообщили, что она цыганка с Целины, из Казахстана, – мягко ответила Катя. – Вы здесь провели часть детства?

– Да, отсюда меня родители возили в школу в Тарусу. Отец мне построил беседку в саду, играть и решать задачи по математике даже летом, в каникулы. Резную, она похожа на дом на Круче наших стариков, тоже голубая, ажурная.

– У вашего отца имелся ведь еще сын от первого брака? – осторожно продолжила Катя.

– Брат Тимур когда-то тоже жил здесь. А затем папа его отослал в Москву учиться. Тетя Света его опекала в Москве. Но он умер еще до моего рождения. Я лишь его фотки видел.

– Отец особняк на тебя записал? – словно между прочим поинтересовался Гектор, разглядывая колючую проволоку на заборе.

– Нет, не успел. Но он мой по наследству, – ответил Серафим. – И матери тоже. Папа ведь с ней не успел тогда развестись. Мы сонаследники. Она безвылазно торчит здесь со дня его смерти.

– Ваша мать больше не выходила замуж? – Катя подняла голову и вслед за Гектором оценила колючую проволоку наверху – ржавая… с прежних времен она на заборе, и ее не меняли. И крыша дома из некогда добротной импортной металлочерепицы вся в заплатах от протечек.

– Я ж сказал вам в кафе: она пьет. Но к ней разные мужики ходят постоянно. Она теперь здесь местная…

– Кто? – спросил Гектор.

– …шлюха.

– Не надо мать оскорблять, парень. – Гектор обернулся к нему.

– Но вам ведь полная правда нужна для расследования. Лучше я вам выложу факты, чем местные доброхоты. Мать всем дает, кто ее захочет. Наверное, она отцу мстит подобным образом. Распутством.

Лязг. Грохот. Собачий лай. Калитка распахнулась. Они увидели Аксинью Елисееву, пьяную, еле державшуюся на ногах. Катя подумала: если Аксинья родила сына в девятнадцать, то сейчас ей всего сорок один год. А перед ними опухшая, растолстевшая, опустившаяся «тетя Мотя»! От юности, привлекательности ничего не осталось. Лишь волосы – густые, длинные, до поясницы. Ими она, подобно русалке, наверное, и соблазнила годившегося ей в отцы Елисеева… Волосы тоже поредели, спутались, а лицо ее выглядело словно смятая бумага.

– Мама, здравствуй. Я звонил, и я здесь. Впусти нас. – Симура двинулся на мать.

Во дворе у забора две большие клетки – в них метались, гавкали ротвейлер и алабай.

– Кого с собой притащил? Кто они? – прохрипела Аксинья Елисеева.

– Это мои знакомые. Они мне помогают разобраться с нашим семейным делом. Ты знаешь, о чем я. Они вместе со мной докажут мою невиновность в убийстве отца. С дороги!

Пьяная женщина попятилась, давая возможность им всем войти лишь на пятачок у самой калитки, дальше не пустила. Царапнула по Кате взглядом и уставилась на статного, высокого Гектора. Поправила на голове криво сидящий ободок – бархатный, засаленный, но от «Дольче и Габбана», роскошь прежних времен. Пьяные попытки кокетства… Жесты, позы… Сильно накрашенные глаза, мутные от спиртного, массивная золотая цепочка на шее. Облезший бордовый лак на обломанных ногтях. Запах, от нее исходящий – смесь перегара, табака, пота и приторных духов. Аксинья Елисеева улыбалась Гектору, демонстрируя желтые, прокуренные зубы.

– Нанял частных детективов себе, сынок? На какие шиши? – Она разговаривала с Симурой, но не спускала глаз с Гектора.

– Они оба профессионалы. Расследовали убийства. Они поприсутствуют, а мы поговорим, мама.

– О чем? Явился не запылился, как тогда в Тарусу с теткой Светой, – выпереть меня из дома?

– Мы с теткой не собирались тебя выгонять отсюда. Она и в Тарусу пригласила тебя повидаться, намеревалась…

– Выходит, она и тебя к рукам крепко прибрала? Светка – мастерица! Она братцем твоим единокровным командовала. В койку его, дурня, затянула, привязала к себе, стерва жадная! А Гена-то ворона вороной. Не подозревал тогда про шашни сестрицы московской со своим наследничком.

– Мама, мой брат давно покойник. Оставь его. Лучше давай поговорим про наши дела семейные, – оборвал ее Симура.

– О чем мне с тобой, убийцей, толковать? – Кокетливая, жалкая, распутная улыбка, адресованная Гектору, погасла на устах Аксиньи Елисеевой. Лицо ее потемнело, ожесточилось.

– Я отца не убивал, мама! Я тебя всегда уверял: я невиновен!

– А кто ж тогда его на Круче сжег, если вы там вдвоем были? И больше никого!

– Я его не убивал!

– Им можешь заливать. –