Кабул – Кавказ - Виталий Леонидович Волков

Игорь был единственным «чужим». Он ждал приезда Рафа, но Андрей Андреевич вдруг разочаровал его – Раф сюда не ходит. «Народ у нас с характером, двадцать лет перестройки кой-кому нервы раздергали, отношения непростые всегда, то есть не всегда простые. Чего тебе Раф, он из «молодых» был, а ты со стариками знакомься. Используй уникальность момента».

К радости Игоря, подъехал хотя бы Вася Кошкин. Он был в блестящей форме, выбритый, пушистый, дородный, как обласканный хозяйкой кот. Вместе с ним из достойного «Ауди» вышла милая женщина. Она еще чмокнула Кошкина в щеку и тут же попала в объятия Миронова, а за ним и других его боевых друзей. В ее тонких руках рос на глазах букет роз, яркими бутонами прорезавший серые сумерки. «Юленька, радость ты наша. Это же безобразие, так хорошеть! Совесть бы имела, мы-то не молодеем», – слышал Балашов возбужденные возгласы.

– Да ты еще, Альберт, хоть куда! А тебе, Юра, вообще грех жаловаться. Слышала, жена у тебя красотка! – отвечала она бойко. Но за радостью Игорь расслышал глубоко скрытую печаль.

– О, Балашов! Ну, счастлив тебя видеть на нашем празднике смерти. Вот Андрей Андреич жук, провел-таки на секретный объект! – Кошкин, казалось, и впрямь был доволен, обнаружив на Смотровой, среди «своих», писателя. Он сжал его в могучем объятии, трижды накрест, и громогласно заявил Юле, отстраняя от нее ветеранов:

– Вот ему сегодня окажи всю первую помощь! Писатель Балашов, человек для тебя еще незрелый, а, значит, для нас неопасный. Потому дорогой и ценный. Смотри, Юлия, чтоб закусывать не забывал. А иначе кирдык ему!

– Да, прослежу. За всеми прослежу. А ты что пишешь? – с любопытством спросила милая эта Юля.

– А это не важно, – вклинился Миронов. – Важно, что процессы в перспективе. Так, Яков, ждем еще кого? Ведь не поспеем, в самом деле. «Альфа» вон уже отъезжает.

Стали отъезжать. Балашова удивило, что счастливые встречей ветераны разъезжались по разным кабакам.

– Нет, наши с «Альфой» отдельно. Но рядышком. Как и должно быть. Навестим друг друга, если сильно соскучимся. Нет, мы – это мы, мы вообще отдельно. Это твои диссиденты любят кричать огульно, КГБ, КГБ! Мы сперва на Комсомольской отметимся, узким кругом, так сказать, специалистов. Помянем…

До кафешки, по неведомой историкам причине именуемой в народе «Огоньком», доехали на перекладных. Сперва в «шестерке», куда, помимо шофера, набились впятером – у Игоря на коленях оказался согнутым в три погибели махонький усатый смехач. У Балашова зверски свело ногу, но признаться в этом было невозможно – героическому разведчику приходилось куда хуже, а он терпел. Потому что выдержка. Балашов тоже не желал посрамить… К счастью, пробки заставили высадиться у Белорусской – ветераны извлекли сперва своего одеревеневшего товарища, а из-под него – молодого страдальца-писателя. Пока у обоих к ногам не прилила кровь, их вели под руки, как с поля боя. Потом осторожно, даже, можно сказать, бережно отпустили. Старики и в спешке были просты и внимательны друг к другу. Но на выходе из «Комсомольской» Миронов ушел в отрыв. Балашов и квадратный старичок Альберт едва поспевали за ним.

– Андрей, погоди, ух. Что ж ты скачешь, как горная коза! Вот он всегда так, свою моложавость доказывает, доказывает, а у меня дыхалка… Легкие потому что. Ему хорошо, пьет мало, половинит всегда. Из наших редко кому удается, – обернулся мироновский сослуживец к поотставшему Балашову. – Сейчас из вида потеряем, так вообще на улице останемся. Никто и не вспомнит. Эй, Андрей, Андрей, марш-броски-то не устраивай!

– Не брюзжи, Альберт, – на ходу бросил Андреич, – напряги сердечную мускулу в кои-то веки. Есть хочется. А с вами точно сытым не быть.

Группа Миронова вышла к означенной цели первой. Хозяин крепко пожал руку каждому.

В «Огоньке» было тепло и, главное, сухо. На ледяную полсоточку мягко легла бархатная маслинка. Вот оно и хорошо. Вот оно и счастье. Вот он и миллениум… Вода, собранная в кристалл льда. Неужели ожидание Нового года было предчувствием именно этой встречи? Орден. Вода, собранная в кристалл льда. Закон кристаллического подобия. Самый простой и самый устойчивый закон. Простой и устойчивый. И Игорь, подумав это, испытал радость от осознания того, что он тут – чужой. Он хотел бы быть подвластным иному закону подобия!

Всего «узкого круга» посвященных собралось двенадцать человек. Тринадцатым был писатель. Сидели что двенадцать апостолов в круг стола. Лица у всех стали сосредоточенными, тяжелыми, гранитными. Веселья, приподнятости, общего подъема не ощущалось и в помине. Рюмки стояли полные и потные, как адъютанты. Разносолов и яств не трогали, ждали первого тоста.

– Ну, Яков, давай. Ты теперь за главного, ты у нас всегда начинаешь.

Поднялся Семонов. Стекло в его руке горело прямой церковной свечей.

– За погибших товарищей. За командира нашего Григория Ивановича Барсова. За него и за других! Помолчим и выпьем.

Яков отдавал слова неспешно, придавая паузами значимость и окрашивая гласные северным выговором.

– Да, за командира. Хотя… – подал обиженный голос Альберт, но его перебил Миронов:

– Ты это, погоди, а то опять ляпнешь что-нибудь, как всегда… Все, пьем.

Потом зазвенели вилками, разрушая искусное убранство стола.

Юля с Васей сидели напротив Балашова. Женщина накладывала ему в тарелку салатиков, грибков, форшмака. Вася усердно заботился о рюмке. Он быстро захмелел сам и кричал на весь стол:

– Мне нравится этот парень! Я знаю, ты никакой не писатель. Знаю, кто ты. Чеченский боевик. Но я тебя полюбил, ты – настоящий. А приятель твой – он какой-то не такой. Крученый он, хоть и в Афгане был. А что с того, что был? Разные там были. Пришли одни, ушли – другие. А ты – настоящий. Бухну́ть по-мужски можешь, молодец. Какой ты писатель… Хм. Только ты моим ребятам там не попадайся. Не попадайся, брат, они тебя на шашлык замаринуют.

Кошкин ел обильно и шумел за двоих, распространяя волны бодрости на все общество. Из «своих» он был здесь самым молодым. Старики больше молчали. Были у них свои, Игорю неведомые, крючочки да тонкости в отношениях.

– А я их всех люблю. Всех их штопала, всех их, как облупленных знаю. А предпочти одного – и все, конец дружбе. Головы-то они холодные, умненькие они у меня все, да кровь-то и у них красная. Столько мужиков, и я одна, девушка-припевушка. Вот до сих пор. Одна. – Делилась с Игорем медсестра Юля. Она рассказывала о своей жизни со смехом, но ее хохоток уже не мог обмануть Балашова.

– Так, теперь за женщин. За прекрасных дам. Которых у нас всех краше и милее… – поднялся