Кабул – Кавказ - Виталий Леонидович Волков

корточки и поднял с пола карандаш. Зачем Мальзуну карандаш? Может, он в тайне стихи писал? О любви, о нежности? О верности, как водится? Нет, Лонгин не хотел пятого «полдника» в окно.

Лонгин пошёл с Курковым в здание, ничем не отличавшееся от соседних зданий. Там располагался КАМ, афганская служба безопасности. На входе стоял солдат. Он проверял пропуска. К ноге был приставлен карабин со штык-ножом. Виктор вспомнил про Ленина в восемнадцатом году. Солдату не хватало папахи. Вспомнилось также, что королевство Афганистан первым признало революционную Россию. Может быть, кто-то из афганцев с брезгливым сочувствием тогда входил в здание ЧК в Москве или в Питере? Взглянув на документы Куркова, солдат кивнул головой. На его бронзовом лице возникло особое выражение причастности. Лонгина он наотрез отказался пропускать, и Куркову пришлось подняться за пропуском и вернуться за Виктором. Часовой не спеша изучил бумагу Логина: мол, проходи, раз так, но место своё знай.

Полковник Гуляб Шарифзад, крохотный чёрный человечек с ясными голубыми глазами и сквозными отверстиями пулевых чёрных очков, выглядел бойцом, убеждённым в своём деле. К куратору операции Куркову, присланному советскими «братьями», он отнёсся с ревнивым почтением. Ему сообщили, что на помощь прибудет специалист. Но страх, что русский будет его учить, пропал при первом их знакомстве. В Лонгине же он сразу учуял чуждое их нынешней сложной обстановке, оппортунистическое.

– Кто это? – спросил Гуляб Шарифзад Куркова.

– Мой переводчик. Дари, фарси. Аналитический ум. Мне с людьми много говорить. Шайтан прячется в деталях.

Шарифзад понимал по-русски, но решил, что Курков говорит о деталях автомобилей. Может быть, у русского есть сведения, которых нет у них? Последнее время шурави всё реже передавали разведданные в КАМ. Их можно было понять: моджахеды раз за разом узнавали о спецоперациях задолго до их начала.

– Опять ушли, – развел руками чёрный человек. Он не оправдывался. Он переживал.

– Советского майора ранили, – сказал Курков. Лонгин про себя отметил, что тот не сказал «нашего майора».

– Да, отстреляли. Сегодня четыре. Либо в глубокий колодец теперь, либо ждут новый караван.

– Либо осмелели. Не берут их облавы, меж пальцев уходят как вода.

– Схрон ищем. От схрона стреляют.

– Да, от схрона. Иначе не в одно место били бы.

– Почему? – спросил Лонгин.

Афганец презрительно усмехнулся:

– Вы, Виктор, облавы их камовские видели?

– Камовские или милицейские видел, конечно. Здесь и не захочешь – увидишь.

– Наши афганские специалисты работают последовательно и грамотно. Вычислен радиус, определены возможные сектора обстрела. Моджахеды, конечно, хитры на технические выдумки. Тут в Пагмане Кулибиных не меньше, чем в Рязани (Лонгину показалось, что эта похвала изобретательности афганцев не вызвала радости у Шарифзада). Четыре мины из рогатки не выпустишь, а миномёт в сапоге не пронесёшь. Зачем им рисковать и всё с одной точки класть, если не схрон рядом?

– Может быть, подземный ход? – предложил Лонгин, слышавший, что духи ловко пользуются пещерами и ходами.

Курков и афганец не ответили. Лонгин опять почувствовал себя чужим. Зачем только он увязался за странным гэбэшником? Лонгин подумал, что в этот момент даже духи ему ближе этих.

Когда оба покинули КАМ, часовой кинул им вслед острый короткий нож взгляда.

– Тот еще моджахед. Всадит штык-нож такому освободителю, как ты, Виктор, и не поморщится. Наверняка братья где-нибудь в горах партизанят! – усмехнулся Курков, спиной, не оглядываясь, поймав глаз афганца.

– Вы о ком? – насторожился Лонгин.

– О часовом. Пуштун первейшей пробы.

– А что же вы к нему спиной, проявляете халатность? Вам ведь по силам проверить, прочистить.

– А потому, что я понял заповедь этой войны. Запомни первую заповедь Куркова, если хочешь тут выжить. Я не освободитель, я только советник. Спросят меня совета афганские товарищи – я готов, всем опытом участника нескольких неизвестных войн и иными подручными средствами. А не спросят – будем с тобой полковничий чай кушать. С таким же энтузиазмом. Ты здесь жив, пока ты нужен и пока не лезешь дальше водораздела. И мертв, если решил, что умнее их и знаешь, что лучше для них. Вот как твой майор с мучным усом.

– Как различить водораздел? – спросил Лонгин, одновременно оглядываясь на часового. Но тот словно растаял в воздухе, терпком от дневного зноя, как чифирь.

Но Курков не ответил. Он убыстрил шаг, снова обогнав длинноногого Лонгина.

. .

Умед Исмаил до Саурской революции считался человеком умеренно зажиточным. В братьях и дядях у него были муллы, торговцы коврами и маслом. Один из дядьёв, учёный человек, поучившийся в самой Франции, давно уехал в Иран и там занимался наукой. Умет Исмаил уже плохо помнил, как выглядел этот дядя, но порой думал о том, как бы послать старшего из детей по дядиному пути. Усердно копил деньги, заработанные торговлей.

Умед слыл умным человеком, соседи не зря звали его устатом Умедом. Когда запахло красными, он убедил многочисленных родственников отправиться в Пешавар, снабдил их добром, а сам, с женой и младшими сыновьями, остался. Война, рассудил Умед, принесёт ему довольно денег на учёбу сыну.

Кабул жил. В 83 году уже неподалёку, в Джелалабаде, вовсю гремела канонада, у входа в Панджшер воины Ахмадшаха взводами клали шурави в камни, а авиация генерала Рогова утрамбовывала Хост тяжёлыми бомбами… Но Кабул жил так, как жил и три года назад. Город жив, пока жив базар.

Умед Исмаил торговал на базаре всем. Он подкармливал местных мальчишек, и они доставали ему всё, что нужно было советским солдатикам, офицерам, инженерам и другим оккупантам. Это давало жить, и Умед жил и ждал своего часа. И час пришёл, когда из Пешавара вернулся один из его племянников. Устат Умед был готов к его приходу. За каждую мину, выпущенную по шурави, в Саудовской Аравии прибавлялись две сотни на долларовом счету устата. Право пользования счётом имели лишь он сам и два его старших сына.

Во дворе у Исмаила существовал тайник. Под большим камнем, похожим на голову гневающегося дракона. Во время облав молодые солдаты-афганцы, особенно если из узбеков, боялись к нему подойти. Камень отодвигался с помощью маленького английского домкрата. В тайнике умещались до двадцати мин.

Умед Исмаил хоть и любил подсчитывать дивиденды, но не спешил прибавлять нули. Мудрая змея не спешит ужалить тигра… В брошенных дуванах, у трёх пустырей, где и днём-то можно было встретить лишь одних дервишей, он нашёл удобное, скрытое место. По дороге от дома до главного базара стоило отклониться тайной тропой, миновать овраг, и ты там.

Любой другой на месте устата Умеда организовал бы тайник в месте, удобном для ведения огня, подтащил бы