Кабул – Кавказ - Виталий Леонидович Волков

– Э-э, все стоя. Рад, что и тебя, Василий, теперь тоже мысли верные порой посещают, – поддержал Миронов. Все поднялись. Кроме Семонова, всем шли строгие костюмы. Редко на ком блестели ордена. Балашов отметил, что все, кроме Брониславовича, были невелики ростом и словно подобраны по одному типажу, как лисички или маслята.

– Да, северный генотип, – объяснил Миронов. – Мы лыжники. Чухонь. Советский Союз был большой, а наша группа такая маленькая. Люди подбирались с особой тщательностью. Другие бы не выжили.

– Соль земли… – добавил кто-то.

Слова «Советский Союз» были услышаны в общем шуме.

– Правильно. Выпьем за тех, кто честно отслужил государству.

– За то, что в наших рядах не водилось предателей. Ни одного.

– За то, чтобы все не зря, – раздались громкие тосты.

– Нет, давайте извинимся перед другом нашим, перед нашим афганским боевым товарищем, перед его соратниками-афганцами извинимся! За Россию извинимся, за ту хевру, что предала. И их, и нас, – Миронов обратился к Гулябу.

– И себя! Правильно, Андрей, – поддержал Семонов.

– Пусть Саит скажет!

– Я скажу, – согласился министр. – У меня ведь сегодня день рождения. И я приехал к вам. Вы – друзья. Вы пришли помогать моему народу. Много сейчас всякой неправды, я телевизор у вас смотреть не могу, газеты не могу читать. Бедный народ наш, помогли тогда, страна ваша, мы верили. А вы ушли – и вот у нас одна беда осталась. Мы знаем, вы для нас все сделали. Не надо извиняться… Выпьем.

После этого старики повеселели. Пошли рассказы, прибаутки, общие тосты закончились. Ждали горячего, чтобы, справившись с ним, с чистой совестью отправляться к «Альфе», на Арбат. О голоде не было и речи…

Уже собирались на Арбат, когда в «Огонек» зашел крупный мужик с чахлым букетиком красных гвоздик.

– Дорогие мои старики! – нараспев зарыдал он. – Я тоже там был! От души, от души поздравляю я вас. С этой датой. Доброго вам, дорогие мои. Дорогие мои старики.

– Да уж спасибо, внук полка, – отозвался Миронов. – Только цветы не нам, цветы даме. Мужчинам гвоздики при жизни не полагаются.

– Верно, верно. Сейчас, сейчас, – засуетился гость. Он поднес букет Юле, обойдя по большой дуге Кошкина, и заторопился к выходу. Но, перед тем как уйти, сказал:

– От генерала Ютова вам поздравления от сердца. Не забывает он вашего героического подвига.

– Спасибо. Помню Ютова. Хороший военный, грамотный, – крикнул кто-то из ветеранов. Его поддержали.

– Кошкин, ходят слухи, что ты у нас вскорости наверх всплываешь. Заложников взводами освобождаешь. Тебя у нас теперь любят?

– Говорили, Ютов тебе помогал?

– Да нет, ходят слухи, что военной разведке ты дорогу перебежал…

Старики были информированными. Кошкин, казавшийся Балашову уже совсем «теплым», подмигнул из-под нависших бровей:

– Вот, не забывает. Не зря мне сапоги до ушей натянули на день чекиста.

– А ты что думал, ордена запросто так на груди звякают? – справился Миронов.

– Да ведь перекроет нам кислород этот орденоносец ингушский! Что мне тогда мои планки? Он здесь как в своей Назрани себя чувствует. И сверху, и снизу подползает! Тут из наших-то не все в курсе, где мы поминаем. А этот сюда притащился. Ведь не к «Альфе» прикатил этот цветонос, а прямиком сюда.

– А ты не кричи. Здесь хоть из своих свои, а всем тоже знать необязательно. Саита напугаешь, во как смотрит внимательно. Яков сказал, он только от Масуда вернулся, а после Нового года снова к нему. Там пошло дело, так что притихни. А сквитаться мы с ними сквитаемся. Нос в нос сойдемся еще. Такова объективная сторона, Василий. Это только пока ни они не готовы, ни мы. Когда он тебя задвинуть соберется, гвоздик заранее слать не будет.

Как Игорь оказался дома, он не помнил. Но помнил, что сперва умудрился добраться до жилища «чеченца» на метро. Там он рассказывал что-то Насте и, кажется, даже приглашал ее на белый танец, а потом вызвался провожать домой. Зато следующие до Нового года дни Игорь общался со знакомыми преимущественно по телефону и недолго – сил никак не удавалось подкопить – где-то явственно образовалась прореха. Как определила ситуацию навестившая его сердобольная Маша: «Ну как, отметился в гнезде чекистов? Вот теперь страдай совестью». Недобрые слова, которыми его на прощание угостил хмельной Василий Кошкин, всплыли в памяти гораздо позже.

Широкогрудый спецназовец хлопнул Игоря по плечу и сказал:

– Ты хороший парень, писатель, и пить навострился, и Андреич тебя пригрел. Он творчество ценит. У него в маневре широта. Только шутил я, ты не боевик. Логинов – боевик. Их понимаю, а тебя понять не могу. В чем твой мотив? Твоя-то движущая сила? Вера твоя во что? Без самодвижной силы ты былинка. Подует куда, туда лети. Опасно тебе с нами. Обиды не держи, я ведь о тебе и пекусь.

Вспомнившись, эта оценка-предостережение уже не оставляла Балашова в покое.

1986 год. Кабул

«Минометный ишак»

Виктор Лонгин не стал падать на землю, когда кручёный, как кишка, свист прорезал горячий полуденный воздух. Пол тряхануло знатно, но он удержался на ногах. В нос ударил острый вкус пыли. Майор Мальзун, стряхивая белую пыль сперва с усов, а уж потом с колена, витиевато выругался по адресу чурок. Лонгин сморщился в брезгливой гримасе. Его раздражал грубый артиллерист. Раздражал и презрительным отношением к врагам-моджахедам, и оскорблениями, сыпавшимися из его уст в адрес союзников, и гордостью за его исконно русское происхождение, часто смешанное с упоминаниями о какой-то мальтийской рыцарской крови. «Оттуда и фамилию взял», – надувал щёки майор.

Лонгин всячески избегал встреч с Мальзуном, но судьба, словно издеваясь над ним, то и дело сводила его с майором на большой вилле, которую занимали советские военные специалисты в Кабуле. И по утрам, и вечерами, а то и к полднику, во время миномётных упражнений душманов. Упражнения стали в последние недели едва ли не ежедневными. Духи приладились обстреливать виллу примерно в одно время. Они выпускали две-три мины и растворялись в звенящем серном воздухе. Царандой и солдаты Народной армии, охранявшие резиденцию, только разводили руками, КАМ сбился с ног, проводя облавы в поисках наглецов. А мины продолжали шлёпаться на большом дворе. В само здание духи попали лишь однажды, контузив капитана-танкиста, который на следующий день должен был выезжать в провинцию Балх, инструктировать бойцов расположенной там афганской танковой дивизии.

Глядя на усы Мальзуна, Лонгин подумал, что лучше бы контузило не едва прибывшего в Кабул капитана, а майора. На войне, а Лонгин знал это по книгам и рассказам