Современный зарубежный детектив-9. Компиляция. Книги 1-20 - Роберт Уилсон

Красные Перчатки начинает было возмущаться, но запястье у него уж слишком сильно болит. Он тут уже все залил кровищей. Нож прорубил ему руку до кости. Парень в Балаклаве направляется к выходу, но я делаю еще один шаг к фургону и выставляю вперед нож.

– Закрой. Дверь, – повторяю я.

– Отвали, сука! – говорит он и шагает наружу: его подводит то, что он вбил себе в голову, будто я блефую.

Я бью его ножом, прямо в грудь (из одежды на нем только дешевенькая голубая рубашка-поло, так что нож входит относительно легко), и он падает на землю. Я бы продолжила и дальше тыкать в него нож, но мне надо, чтобы он поскорее умолк, поэтому я перерезаю ему горло – режу глубоко, сразу под подбородком, а потом еще разок поперек адамова яблока, пока он наконец не соглашается угомониться.

– Едрить твою мать! – орет Красные Перчатки, выпрыгивает из фургона и бросается в сторону кустов.

Я успеваю схватить его за руку и рублю по ней своим самым большим ножом. Он вопит, но тут сам хватает меня, цепляется за плечо уцелевшей рукой и толкает меня на гравий, а у самого из запястья до сих пор торчит мой нож. И вот он уже на мне, колотит меня по лицу одной рукой – вторая-то у него в хлам. Я достаю из кармана ножик для чистки овощей и втыкаю ему в ребра. Он немного слабеет, но все равно он сильнее, он мощно два раза бьет меня прямо в нос, и я на несколько секунд вырубаюсь. А когда прихожу в себя, он лежит на земле и пытается доползти до Парня в Балаклаве, а тот истекает кровью, как жертвенная корова, перебирает ногами и хватается за землю в тщетной попытке уцепиться за жизнь.

– Если бы вы, мать вашу за ногу, меня послушались, мне бы не пришлось этого делать, – кое-как собравшись с мыслями и тяжело дыша произношу я, после чего, в обеих руках по ножу, направляюсь к Красным Перчаткам. Я врезаюсь в его тело как в буханку свежевыпеченного хлеба. Выдергиваю нож для чистки фруктов из его предплечья и проверяю у обоих пульс. Очистить и вынуть сердцевину – готово!

Господи Иисусе. Не будь у меня тридцати фунтов лишнего веса, мне бы не спастись. Не научи меня папа отражать удар, сейчас меня бы саму насиловали в этом фургоне. НИКОГДА еще я не была так близка к провалу. И теперь вся трясусь и во рту пересохло.

Прислушиваюсь к звукам в эфире. Сверчки. Жужжание мух. Будто шепчет что-то в траве. И тут я понимаю, что это не в траве, это бабенка с желтым шарфиком шмыгает где-то у меня за спиной.

– Помогите мне затащить их в кузов, – говорю я.

Не отвечает.

Оборачиваюсь.

– Вы меня слышите? Я говорю: помогите мне затащить их в кузов фургона. Быстро.

Она очень медленно, никуда не спеша, ковыляет из кустов и делает, как я говорю: берет мужчин за ноги, и мы, как две очень криворукие грузчицы, зашвыриваем их кулями в кузов. Красные Перчатки намного тяжелее Парня в Балаклаве, так что времени на него уходит примерно лет сто, но вот, наконец, они оба внутри, и я закрываю за ними двери.

Бабенка смотрит на меня. Видит все мое лицо. Я вспоминаю про шарф и натягиваю его как маску.

– У вас кровь.

– Я знаю.

– Он вас поранил?

– Нет.

– А ч-ч-то вы т-теперь будете д-д-делать? – шмыгает она.

– Теперь – вот это, – говорю я, пинаю фургон, и он послушно перекатывается через край карьера и исчезает в пустоте.

Шум просто невыразимый: фургон с грохотом кувыркается вниз по склону и бьется о стены карьера, пока не обрушивается на самое дно. А там (раз пошла такая пьянка) делает доброе дело и взрывается. Какая-то искорка попадает в бензин и – ШАРАХ! – сотрясается земля, и вспыхивает в темноте вся огромная яма каменоломни. Я нагибаюсь над краем, чтобы посмотреть, лицо охватывает жаром.

Тут я, конечно, осознаю, что до моей собственной машины пилить долбаные мили. Ну и начинаю шагать в ее сторону.

– Подождите, – говорит бабенка. – Куда вы идете?

– Домой, – отзываюсь я. – Куда ж еще.

Минут через десять ходьбы по проселочным дорогам я понимаю, что лицо у меня пылает так, будто его сплошь изжалили осы. Бабенка старается не отставать, каблуки торопливо цокают у меня за спиной.

– Вы же не бросите меня здесь?! – восклицает она.

– Вы можете идти как-нибудь не так шумно? – спрашиваю я, на секунду останавливаясь, из-за чего она врезается мне в спину.

– А они точно умерли? – спрашивает она.

– Хотите вернуться и проверить?

– Нет.

Мы идем дальше.

– Все плохо, – говорю я. – Нас сто пудов увидят. На этот раз вышло слишком неосторожно. Нарушила все правила. Идиотка.

– В каком смысле – на этот раз?

– Заткнитесь.

– Вы что, не в первый раз это делаете?

Я не отвечаю.

– Вы спасли мне жизнь, – говорит она.

– Ага, спасительница.

– Нет, правда. Если бы не вы, они бы меня…

– Вас там вообще не должно было быть.

– Что?

Я останавливаюсь.

– Почему вы ехали в машине одна? Вы что, не видели предупреждений в местной газете?

– Мне пришлось задержаться на работе. – Я прикинула, что ей, наверное, под пятьдесят. – Меня зовут Хитер…

– Не надо мне говорить, – останавливаю я ее.

– Послушайте, но что теперь?

– Просто идите.

Примерно через час прогулки по полям и оврагам, смутно знакомым мне по тем временам, когда мы с Серен бегали к карьеру собирать чернику, мы наконец добираемся до ее машины. У меня из носа хлещет кровь, и я знаю только одно: к утру все лицо будет в синяках. Представляю, сколько консилера «СуперПлотность» придется извести, чтобы такое замазать.

– Ну вот, – говорю я, по-прежнему сердитая и на себя, и на нее, и на них за то, что запороли мне к черту весь план. – Спокойной ночи.

– Н-н-но что мне делать? – голос у нее по-прежнему истерически дрожит. Она крутит свой изорванный шарф и возится с замком водительской двери.

– Садитесь и поезжайте домой.

Я нахожу в кармане джинсов старый платок и прижимаю к носу. Оба рукава кофты с капюшоном залиты кровью – спасибо, что она хотя бы черная (худи, а не кровь).

– Я не могу! Не могу просто приехать домой и вести себя так, как будто ничего не произошло. У меня же семья. Посмотрите… – Она выставляет вперед руку, ладонь дрожит как желе.

– Поезжайте домой, если понадобится, сыграйте так, как будто вы Мерил, вашу мать, Стрип, но больше никогда и ни с кем об этом не говорите. Только так и никак иначе. А сейчас – у меня болит голова.

– Не знаю, смогу ли я совсем ничего не рассказать. – Я разворачиваюсь и направляюсь в сторону своей машины, но Хитер хватает меня за руку, удерживает. – Я боюсь оставаться одна. Пожалуйста, побудьте со мной. Ну, пока я немножко успокоюсь. Я не могу в таком состоянии садиться за руль.

И тут она меня ОБНИМАЕТ, я серьезно. Прямо на месте преступления! Нет, сегодня весь мой Спектакль навернулся к чертовой бабушке жопой кверху.

– Я поеду в полицию. Расскажу им, что случилось, – говорит она, наконец от меня отстраняясь.

– Нет, в полицию нельзя, – говорю я.

– О вас я им ничего не скажу.

– Если вы ничего не скажете обо мне, тогда вам придется сказать, что вы были у карьера одна, и тогда вас обвинят в двойном убийстве.

– Ой. Но…

– А если вы скажете им обо